олее или менее
умной внешней политики, выйти из изоляции, куда загнали ее психологические
ошибки Гитлера. Беседа между Герингом и Лавалем показалась мне определеным
сдвигом по направлению к выходу из изоляции рейха, наметившейся ранее в апреле
на встрече в Стрезе и в мае с заключением франко-советского пакта. В переговорах
в Берлине и Кракове я увидел, наконец, явный признак того, что Англия и Франция
хотели бы избежать окончательного разрыва с Германией, желая вывести ее из
изоляции, вернув рейх в сообщество наций. Геринг, с которым у меня состоялась
продолжительная беседа об общем положении по пути в Берлин, разделял это мнение.
В отличие от Гитлера он прислушивался к предположениям и аргументам. Он подробно
расспрашивал меня о моих прежних впечатлениях о Лавале. Спрашивал об отношениях
между Брианом и Штреземаном и внимательно слушал, когда я доказывал, что
Штреземан поставил дипломатический рекорд, освободив Рейнскую область от
иностранных войск, не имея своей собственной армии. "Если так посмотреть на
это,? задумчиво добавил он,? в ваших словах есть доля правды". Но он
пренебрежительно относился к нашему министерству иностранных дел и его штату.
"Утро они проводят за заточкой карандашей, а послеобеденное время за
чаепитиями",? съязвил он.
Сразу же по возвращении в Берлин я получил следующее задание. Хотя 17 апреля
Совет Лиги Наций официально осудил Германию, месяц спустя англичане прислали
приглашение нарушителю договора по военно-морскому флоту. Риббентроп был
назначен "чрезвычайным послом", и Гитлер поручил ему вести эти переговоры. Я
должен был ехать с ним в качестве переводчика. Мы прилетели в Лондон в начале
июня специальным самолетом. Это был первый из многих перелетов, которые пришлось
совершить в европейские столицы на том трехмоторном "юнкерсе". В последующие
годы я так часто курсировал между Лондоном и Берлином, что мог бы пролететь на
самолете до Лондона без карты.
Переговоры начались в министе |