уг него в медленной обрядовой пляске. Из его носа
на стульчак унитаза тянулась, поблескивая, серебристая ленточка слизи.
Потерпи, сказал он себе. Это тоже пройдет.
И снова, как утопающий, ухватился за прохладную белую раковину, а стены
качнулись и, погружаясь в темноту, куда-то поехали...
В окружавшей его тьме раздался шорох. Загорелись желтые глаза.
- Да кто ты такой, кто позволил тебе красть мои записи? - раздался голос
Сталина.
И он, как волк, вскочил со своего дивана.
Келсо дернулся, приходя в себя, и ударился головой о борт ванны. Он застонал и,
перевернувшись на спину, приложил руку к голове, чтобы проверить, нет ли крови.
Он был уверен, что почувствовал липкую жидкость на пальцах, но, когда поднес их
к глазам и, прищурясь, всмотрелся, они оказались чистыми.
Как всегда, так и сейчас, на полу московской ванной, частица его оставалась
безжалостно трезвой - так раненый капитан на мостике торпедированного корабля
спокойно требует, несмотря на дым сражения, сообщить ему о погибших. Эта частица
всегда считала, что, как ни плохо ему в данный момент, бывало много хуже. И он
услышал, несмотря на грохот крови в ушах, скрип шагов и щелчок тихо
затворившейся двери.
Келсо стиснул зубы, силой воли заставил себя пройти все стадии эволюции человека
- из слизи, покрывавшей пол, поднялся на четвереньки и встал - и, шаркая, вышел
в пустую спальню. Сквозь тонкие оранжевые шторы на остатки ночной оргии сочился
серый свет. Кислый запах пролитого алкоголя и спертый от дыма воздух вызвали у
Келсо приступ тошноты. Тем не менее он потащился к ведущей в коридор двери - это
было актом героизма и отчаяния.
- Папу Герасимович! Стойте!
В плохо освещенном коридоре было пусто. В дальнем его конце, за углом, звякнул
подошедший лифт. Скривившись от боли, Келсо захромал туда, но увидел лишь
закрывающиеся дверцы кабины. Он пытался открыть их пальцами, крича в щель, прося
Рапаву вернуться. Потом несколько раз нажал ладонью на кноп |