знь, не подмалеванная, не
украшенная бумажными цветочками книг и учебников, не заговоренная чинными,
благопристойными словами.
Здесь ничего не скрывают: ни страха, ни похоти. Здесь важнее всего просто
жить.
Именно жить, а не умереть, не стать трупом. Поэтому откровенно заботятся о еде и
питье, о
здоровом желудке, обо всех простейших отправлениях человеческого тела. Поэтому
здесь
нелепыми диссонансами звучат такие слова, как "величие Германии", "подвиги
доблестных
воинов", и такие, как "чистое искусство", "высота духа", "божественная
мудрость". Здесь
иной язык - свободный от ужимок и туманных отвлеченностей, точный и яростный,
грубо
определенный солдатский язык. Здесь называют задницу - задницей, шлюху - шлюхой,
войну - дерьмом, а генералов и офицеров - скотами, ублюдками, живодерами.
Здесь по-настоящему страдают и по-настоящему ненавидят. И боятся настоящих
смертельных опасностей. Отсюда едва подлеченных солдат снова отправляют на
фронт.
Врачи автоматически штампуют: "годен". Солдаты угрюмо шутят: скоро будут из
могил
вытаскивать в маршевые роты.
Санитары таскают носилки с тяжелоранеными, таскают трупы в морг и в
прозекторскую, термосы из кухни в раздаточную, моют полы в коридорах, лестницы и
загаженные уборные, подают и убирают судна, ставят клизмы, пишут письма под
диктовку
слепых и безруких. Брехт устает от работы, от бессильной жалости, от злости и
отвращения.
И все это время он сочиняет стихи, сочиняет в госпитале, на улице и дома.
Где бы он
ни был, он слышит - то более явственно, то глухо, - слышит слова, которые рвутся
друг к
дружке, чтоб стать стихом, песней, речью, спором. Они звучат вокруг, они
бросаются к нему
с газетных и книжных страниц, они всплывают в памяти, осмысленно или вовсе
безотчетно,
где-то на самом донышке слуха.
Возникает "Легенда о мертвом солдате".
Она приносит автору первую славу за пределами родного города.
Четыре года длился бой,
А мир не наступ |