душку звали Роберт Моз. Умер
он давно: погиб на войне, и где был похоронен, Бабушка вообще не знала. Но перед
войной он построил для Бабушки этот дом, и у Эда было чувство, что именно этот
факт приводил в ярость господина Виллиса.
- Когда Роберт решил строиться, я дал ему участок, - жаловался господин
Виллис. - Это сделано вполне законно, и возвращаться к этому не стоит. Но когда
город отобрал у меня все за какой-то кусочек хлеба, это было абсолютно нечестно.
И
продажные адвокаты осмеливаются прибегать, чтобы лишить вас вашей же
собственности, ко всяким историям насильственной продажи! Но так как мне все
видится, то я за собой сохраняю право моральное. И не только на этот клочок
пустяка,
который они мне оставили, но на все.
- А что вы собираетесь делать? - осведомлялась госпожа Кассиди. - Прогнать
нас?
И при этом она начинала смеяться, а Бабушкины друзья делали все тихо, будь
они
в радости или во гневе. Эд любил смотреть, как смеется госпожа Кассиди, потому
что
она была толстая и смеялась всем телом.
На госпоже Кассиди было очень красивое черное платье, всегда то же; она была
хорошо накрашена: красивая помада на губах и пудра на лице. Она всегда
разговаривала с Бабушкой о чем-то, что она называла вечной темной.
- Если и есть что-то, чему я не перестаю радоваться, так это моя вечная тема.
Цветы так красивы... Они мне дали возможность выбрать те, которые я люблю больше
всего. Они занимаются этим даже зимой. А кроме того, со мной они не скряжничали,
как с господином Виллисом, это красное дерево, и все резное. Мне хотелось бы,
чтобы
увидели это. Они не смотрели на расходы, и, скажу я вам, за это им очень
благодарна.
Да, чрезвычайно благодарна. Если бы в своем завещании я бы и обговаривала, чтобы
они мне это сделали, я уверена, они бы мне памятник заказали. Но я считаю, что
вермонтский гранит более прост, более строг и в нем больше достоинства.
Эд не очень понимал госпожу Кассиди, да и вообще он больше люб |