акого-то красного дыма.
- Прости. Мне тоже жаль. Но это от меня не зависит. Мне б самому хотелось,
чтоб было иначе.
А вышло так.
Он смолк. Столбик пепла упал на скатерть. Он взглянул на Рут, но разминулся
с ее глазами.
- Все было так хорошо, пока было хорошо, - сказал он. - Я мечтал, чтоб это
продолжалось. Я
надеялся, так будет навсегда. Но ничто не вечно.
Она встала. Слеза скатилась по щеке и капнула на скатерть возле ножки
бокала.
- Прости, я на минутку, - выговорила она севшим голосом. - Сейчас вернусь.
- Точно?
Она кивнула, не глядя на него. Он провожал ее взглядом, пока перегородка не
скрыла ее. В
десять тридцать он попросил счет.
ПОМИНКИ
Было много венков. Все говорили, каким хорошим, замечательным человеком она
была. Я не
плакал. Под конец венок положил Георг. Он сказал, что ему нестерпимо больно
оттого, что ее больше
нет. Он не понимает, почему она ушла до срока, осиротив тех, кто так в ней
нуждается. Я и тут не
заплакал, я уже выплакал свое. Спели псалом, и гроб вынесли. Он был завален
живыми цветами.
Когда опускали гроб, Георг положил руку мне на плечо. Из лучших побуждений
конечно же, но ему
не следовало этого делать, потому что стало только хуже. "Прах ты, и в прах
возвратишься". Когда
все было кончено, ко мне подошел священник, он взял меня за руку и сказал, что я
должен помнить:
все, что Господь ни посылает нам - неисповедимый Божий промысл. Я отвернулся.
Потом
потянулись остальные, все норовили потрясти мою руку, и я спросил Георга, не
можем ли мы уйти.
Когда мы вышли за церковную ограду, полил дождь. Георг толкнул меня в плечо.
- Пойдем в "Подвальчик" выпьем кофе, - сказал он.
Мы спустились по лесенке вниз, там было полно людей и очень накурено. Мы
сели за свободный
столик, откуда ноги шедших мимо кафе были видны примерно до колена. Георг
подозвал официанта,
и я попросил двойной коньяк с сельтерской. Георг взглянул на меня. Официант
ждал. Мне то же
самое, |