я, Василек наш концы
отдал.
- Как это - концы отдал?
- Кеды выставил. Умер, одним словом.
- Умер?
- Слушай, Митя, кончай дурачком прикидываться. Умер. Он же не бог. Он
человек. А человек, бывает, умирает.
- Да, случается... А что с ним? Что произошло? Убили, что ли?
- Почему ты так подумал?
Гольцман прищурился и с интересом посмотрел на Матвеева.
- Ну... - Митя пожал плечами. - Ну, не знаю... Время такое. Да и сам он
был парень заводной. И здоровый... И торчал вдобавок. Тут все одно к одному.
- Молодец!
- Кто?
- Ты. Не он же... Он уже теперь никто... Хотя, в общем... Время
покажет.
- Что?
Лицо Гольцмана приобрело выражение, которое Митя очень не любил. Губы
Бориса Дмитриевича сжались в тонкую синусоиду, глаза остановились. Раздражен
был Борис Дмитриевич и в этом состоянии опасен для окружающих.
- Какой ты тупой, Митя...
- Извините.
- Да ладно. Горбатого могила исправит. Слушай сюда. Мы, то есть "Норд",
занимаемся теперь Васильком. Быстро дуй к его жене. Все расскажи.
- Что?!
Митя вскочил со стула и заходил по кабинету.
- Что - "расскажи"?! Почему я? Что я знаю? Нет... Не-ет!
- Да! Ты сейчас, милый мой, поедешь. И не говори, что у тебя тачка
сломана.
- Я и не говорю...
- Чудненько. Сгорел он по пьяни. Курил, наверное, в постели или
что-нибудь вроде этого... Как это обычно бывает? Вполне традиционная
алкогольная смерть.
- Или под кайфом, - высказал предположение Митя.
- Нет. Никаких "под кайфом". Пьяный был, ты понял?
- Понял.
- Так и скажешь. А она... Ты ее не бойся, Митя. Она баба ушлая. Я ее
давно знаю, у них уже несколько лет не все в порядке. Так что истерик не
будет. И скажи... - мягко так, сам сообразишь как - скажи, что все расходы
по похоронам там, поминкам, всю суету мы берем на себя. Полностью. Ей ничего
делать не придется. Понял?
- Ага... Понял. Кажется, я правильно вас понял, Борис Дмитриевич...
- Ну, наконец-то. Смышленый ты все-т |