отец Клеман говорит правду, они бы
уже давно стали мохнатыми. Так, наверное, это неправда? Но, кроме того, отец
Клеман сказал, что онанировать - грех, в
котором должно признаваться на исповеди, и Эдуард признался. И просто изнывал от
мучительного смущения.
"Ты был один, когда совершал это, сын мой?" "Да, отче".
"Ты уверен, сын мой?" "Да, отче".
Эдуард растерялся. А с кем он мог быть? И чуть было не задал этот вопрос,
но не посмел. И всякий раз ему
предписывалось тридцать раз повторить "Богородице Дево, радуйся!" и впредь не
грешить. Но не успевал он выйти из
исповедальни, как потребность возникала в нем с утроенной силой. Он вздохнул.
Собственно, священник? он хотел бы
спросить, почему оттого, что делать запрещается, его только больше тянет это
делать. Но и этого он спросить не смел.
Он встал и посмотрел на часы. Потом снова открыл "Энеиду" - отвлечение
было лучшим противоядием, он это
знал. Когда пятнадцать строк, переведенных с латыни, возымели свое действие и
упорная эрекция наконец ослабела, он
испытал радость торжествующей добродетели. И снова посмотрел на часы. Почти
шесть. В шесть должен вернуться Жан-
Поль, и если повезло, если Жан-Поль не забыл, то вдруг уже все устроено? Самое
для него важное! Будь он в Париже, это
сделал бы папа, как раньше для Жан-Поля. Но здесь Жан-Поль обещал ему, даже
поклялся, что возьмет ответственность на
себя. С помощью Жан-Поля сегодня же он встретится со своей первой женщиной.
С раннего детства самой важной фигурой в жизни Эдуарда был Жан-Поль. Он
любил своего папа и очень гордился
им, но отец, всегда ласковый, был далек от него. Ребенком он видел его, как и
мать, только в определенные часы. В Сен-Клу
пожилая английская няня ежедневно ровно в четыре часа приводила его из детской,
помещавшейся в отдельном крыле, в
гостиную. Он сидел на стуле, стараясь не ерзать и вести себя чинно, а его
родители либо вежливо спрашивали, как он провел
|