х городов известия, что ничего особенного не
происходит, так что главным образом взволновалась только наша
матушка-Москва. На праздник Рождества Христова утихло, хотя народу в храмах
было помене обычного, не по неверию, а из опаски".
Перечтя записанное и подумав, отец Яков закончил так:
"Сей бурный и событиями несчастливый год закончился обильным пролитием
человеческой крови. Не мне, скромному созерцателю событий, изыскивать оных
причины. Потрясенная военными неудачами, больна и страждет духом наша
возлюбленная родина. И грядущее неясно! Возьмет ли верх благоразумие или
продлятся неурядицы и смятение? Одно скажу - пожелаем народу русскому
успокоения и возврата к мирному труду, основе благосостояния! И да извлекут
из проистекших достопамятных событий поучительные выводы и правящие и
управляемые!"
Тут опять задумался отец Яков, свидетель истории. В своих скитаниях он
видел правящих и жил среди управляемых; и опыт жизни говорил ему, что и те и
другие не проявляли склонности к поучительным из событий выводам. И еще он
знал, что во глубинах уездной России столичные дела не имели ясного отзвука
и что разговоры о свободах, о народном представительстве и ответственном
министерстве были и чужды, и непонятны крестьянской России и толковались ею
по-своему: "Правда ли, будто царь отымет землю у господ и отдаст мужикам?"
Все же прочее скользило мимо уха и не западало в память.
Поэтому свою декабрьскую запись отец Яков окончательно заключил
отвлеченным рассуждением и поэтической картиной, а именно:
"Сидя ныне у окна, наблюдаю падение густого снега, между тем как до сей
поры зима была повсеместно малоснежна. Не могу нарадоваться летящему белому
пуху, способнику грядущих урожаев. Не важнее ли сие всяких собеседований и
споров о высокой политике? Вспоминаю белые пласты снеговых покровов наших
прикамских и приуральских местностей, где был рожден и откуда пустилс |