и вроде бы за то же самое, что
делали и все директора, но не сумевших вовремя что-то согласовать, что-то
скрыть, а что-то уладить. При всей своей самоуверенности Степан Ильич не
принадлежал к числу тех, кто, слыша о чужих бедах, утешается: Уж со мной-то
ничего такого не случится. Уж я-то договорился бы. Уж я... Нет! Сегедин не
забывал старинную поговорку про суму и про тюрьму и все эти годы к ч„рному
дню готовился. И вс„-таки, вс„-таки: неожидан и оглушающ явился этот ночной,
сразу узнанный им звонок в дверь.
Лежать! - приказал Сегедин хлопающей со сна глазами жене. Самому ему не
надо было делать усилий, чтобы мгновенно перейти к отч„тливому
бодрствованию.
Об одном он остро жалел в эту минуту: что не было в диванном ящике
автомата. Перед„рнуть бы затвор, молнией метнуться в прихожую - и стрелять,
стрелять, стрелять прямо через дверь, следя, как в двери неслышно за громом
непрерывного огня возникают пулевые пробоины.
Так ясно представлялись Сегедину эти белые звезды в двери, что он даже
зубами скрипел, одеваясь не в халат, а сразу в джинсы и в ковбойку. В дверь
вс„ звонили, и звонок уже гремел не просто настойчиво, а угрожающе - и жена,
протерев наконец глаза, порывалась сама идти открывать. Сегедин снова
крикнул ей:
- Сиди! - и добавил, смягчившись: - Халат лучше одень. Музыка надолго.
И пош„л к дверям, ворочая зачем-то в голове мелкую и ненужную мысль: не
проболтался бы новый водитель Славка про то, где спрятано
незарегистрированное ружь„. Славка из молодых, да ранних - и как бы не
слишком много знает он про Сегедина?
Несколько часов спустя, стиснутый в машине твердыми плечами сотрудников в
штатском, Сегедин как наяву увидел перед собою Галину - то сухо застывшую,
то вдруг бесполезно хватающую его за руки - и впервые с болью, равной
которой не знал, понял: жизнь кончена.
Сегедин не заплакал только потому, что мужику плакать нельзя.
|