ажением укоренившейся ненависти в глубоко запавших
глазах. И все они казались ему чудовищем с единым телом и сотней голов.
Зачем, зачем он здесь, в этом овраге, пронизываемом кинжальным ветром?
А ему ведь нельзя переохлаждаться. Почки. Перед самой войной доктор Буш
так и сказал: "Ваши почки, Отто, в ваших руках". Не бог весть какая шутка,
но обаяние доктора придало ей особую теплоту и доброжелательность. Они
посмеялись, потом выпили по рюмочке коньяку. Да...
Шульц зябко поежился. Из-за этих варваров можно заработать обострение
нефрита. В груди полыхнул гнев. Он выпучил глаза и заорал:
- За нарушение приказа - расстрел! Понятно, болваны?!
И вдруг, как удар, презрительный взгляд ясных глаз. "Будто мысли
читает", - промелькнуло в голове. Шульц вздрогнул и отвел глаза в сторону.
Но это была минутная слабость. Отто Шульц быстро взял себя в руки. Он,
преподаватель права Боннского университета, не имеет права малодушничать!
Ха-ха! Каков каламбур!
Шульц с достоинством вскинул голову и, указав на обнаглевшего пленного,
приказал:
- К медикам!
Так Иван попал в медицинский барак во второй раз.
И была деревянная кушетка, покрытая несвежей простыней. И были дрожащие
руки Вирхова, и мутное облачко крови в шприце, наполненном желтоватой
жидкостью. А потом был огонь, испепеляющий каждую клеточку мозга. Его,
потерявшего сознание, вбросили в барак, и заботливые руки товарищей
уложили бредящего Ивана на нары. Он метался, сознание лишь на короткие
минуты возвращалось к нему, и тогда Иван говорил. Ему казалось, что
говорит он громко и отчетливо, как на уроке, но с пересохших губ срывался
шепот, подобный шороху:
- Ребята! Товарищи! Мы!.. Им надо помешать... Не говорите правды, как
вы себя чувствуете... Все говорите наоборот... Сорвем их эксперименты.
Тьма, накатывающаяся на него, вдруг соткалась в лицо Вирхова. Скаля в
улыбке гнилые зубы, тот говорил:
- Все в мире |