ужланов, в то же самое время перед ними безоговорочно капитулирует
любая из женщин. Они молоды, пышут здоровьем, но ими движет только инстинкт
либо весьма откровенное желание. Что, в их глазах зажегся чистый свет? Не
будьте наивными у них все разложено по полочкам: стакан молока, ломоть
полезного для здоровья хлеба и весьма доступная во всех смыслах женщина. Они
- это особый вид благородных животных, со своей особой статью, своими
модными стрижками и изысканными одеяниями. Конечно, они не были абсолютно
похожи друг на друга, так что я без особого труда мог отличить необъятного
Маленького Боба, который с первого же взгляда показался мне наиболее
опасным, от Пьеро, типа, который, не будь рядом Маленького Боба, был бы
среди прочих просто исполином. В нем, в этом самом Пьеро, угадывалась некая
сентиментальная черточка, каковую мы, наверное, обнаружили бы в задремавшем
тигре, убаюканном музыкой с единственной лишь разницей, что не музыка, а
Виолета заставляла Пьеро смежить веки. Точно и не замечая моего присутствия
(хотя я никуда не отлучался), он ухаживал самым наглым образом прямо у меня
под носом. Боже, какая пытка быть человеком, чье единственное достоинство в
том, что он - интеллектуал! Если вокруг нас происходит нечто подобное, то
рассудок сначала блуждает в потемках, наполняется негодованием и в конце
концов покидает нас. Я ненавижу грубую силу. Если бы я решился (скажем так)
устроить драку с Пьеро, то худшим исходом стало бы не поражение и бегство,
самым худшим было бы, так и не ударив соперника ни разу, повиснуть на его
руке, дергаться и дрыгать ногами в воздухе. Именно это и тяготило меня.
С самого начала ревность убеждала меня: ничего хорошего ожидать не
приходится. Я обозревал с какой-то особой щепетильностью помещение, вроде бы
овальное, со стойким духом сапожной лавки, именовавшейся oоtevi,
где мы и собирались ежевечерне. Лишь только Пьеро уводил Виолету танцевать,
я чу |