ались до дома около половины одиннадцатого. Я заехал в гараж, вышел,
огляделся, убедился, что тут ничего за время моего отсутствия не произошло; не
то чтоб я в самом деле чего опасался, да только лучше лишний раз все проверить:
каши маслом не испортишь - так дядя Дик всегда говорил. Спустился в ее комнату,
все было нормально, не очень душно, я дверь оставлял открытой. Я как-то раз там
даже ночевал, проверял, хватает ли воздуха. Хватает. Еще раньше все приготовил,
чтоб чай можно было пить и всякое такое. В общем, было вполне уютно, по-
домашнему.
Ну, наконец настал тот великий момент. Я вернулся в гараж, открыл заднюю
дверцу фургона. Как и с начала операции, все шло по плану. Отвязал ремни, помог
ей сесть на кровати. Ноги, конечно, не стал развязывать. Она опять стала биться,
так что мне пришлось объяснить, мол, если так, опять пущу в ход хлороформ
(показал ей пузырек), а если будет вести себя тихо, ничего
[38]
плохого не сделаю. И все пошло как по маслу. Взял ее на руки, она совсем
легонькая была, легче, чем я думал; снес ее вниз - без всяких; правда, в дверях
своей комнаты она вдруг опять забилась, только что уж тут она могла - ничего.
Положил ее на кровать. План был осуществлен.
Она была бледная, прямо белая совсем, синий свитерок запачкался (когда ее
вырвало в машине), вид кошмарный, а страха в глазах нет. Странно. Просто смотрит
на меня, глаза огромные. Ждет.
Я говорю, вот ваша комната. Если будете слушаться, никто вам ничего дурного
не сделает. Кричать нет смысла, снаружи никто не услышит, да и нет никого
вокруг. Я вас теперь оставлю; если захотите чаю или какао - там в буфете
сандвичи и печенье (я их в Хэмпстеде купил, когда она в кино пошла). Вернусь
завтра утром, говорю.
Я видел, она хочет, чтоб я пластырь ей со рта отклеил, но делать этого не
стал. Что я сделал, руки ей развязал и сейчас же вышел, дверь закрыл и засов
успел задвинуть, пока она пыталась пластырь отодрать. Услышал, она кричи |