| 
     - И я смотрю и вижу, и поэтому скорбен. И я не верю, чтобы кто-нибудь
еще из вас таскал в себе это горчайшее месиво - из чего это месиво сказать
затруднительно, да вы все равно  не  поймете  -  но  больше  всего  в  нем
"скорби" и "страха". Назовем хоть так. Вот:  "скорби"  и  "страха"  больше
всего, и еще немоты.  И  каждый  день  с  утра,  "мое  прекрасное  сердце"
источает этот настой и купается в нем до  вечера.  У  других,  я  знаю,  у
других это случается, если кто-нибудь вдруг умрет, если самое  необходимое
существо на свете вдруг умрет. Но у меня-то ведь это вечно! - хоть  это-то
поймите!
     - Как же не быть мне скушным и как же не пить кубанскую. Я это  право
заслужил . Я знаю лучше,  чем  вы,  что  "мировая  скорбь"  -  не  фикция,
пущенная в оборот старыми литераторами, потому что я сам ношу ее в себе  и
знаю, что это такое, и не хочу этого скрывать. Надо  привыкнуть  смело,  в
глаза людям говорить о своих достоинствах. Кому  же,  как  не  нам  самим,
знать, до какой степени мы хороши?
     - К примеру: вы  видели  "Неутешное  горе"  Крамского?  Ну,  конечно,
видели. Так вот, если бы у нее, у этой оцепеневшей  княгини  или  боярыни,
какая-нибудь кошка уронила бы в эту минуту на пол что-нибудь такое  -  ну,
фиал  из  севрского  фарфора,  -  или,  положим,  разорвала  бы  в  клочки
какой-нибудь пеньюар немыслимой цены, - что ж она? стала бы суматошиться и
плескать руками? Никогда бы не стала, потому что все это  для  нее  вздор,
потому что, на день или на три, но теперь она  "выше  всяких  пеньюаров  и
кошек и всякого севра"!
     Ну, так как же? Скушна эта княгиня? - Она невозможно скушна и еще  бы
не была скушна! Она легкомысленна? - В высшей степени легкомысленна!
     - Вот так и я. Теперь вы поняли, отчего  я  грустнее  всех  забулдыг?
Отчего я легковеснее всех идиотов, но и мрачнее всякого дерьма? Отчего я и
дурак, и демон, и пустомеля разом?
     - Вот и прекрасно, что вы все поняли. Выпьем за понимание - весь это |