- И я смотрю и вижу, и поэтому скорбен. И я не верю, чтобы кто-нибудь
еще из вас таскал в себе это горчайшее месиво - из чего это месиво сказать
затруднительно, да вы все равно не поймете - но больше всего в нем
"скорби" и "страха". Назовем хоть так. Вот: "скорби" и "страха" больше
всего, и еще немоты. И каждый день с утра, "мое прекрасное сердце"
источает этот настой и купается в нем до вечера. У других, я знаю, у
других это случается, если кто-нибудь вдруг умрет, если самое необходимое
существо на свете вдруг умрет. Но у меня-то ведь это вечно! - хоть это-то
поймите!
- Как же не быть мне скушным и как же не пить кубанскую. Я это право
заслужил . Я знаю лучше, чем вы, что "мировая скорбь" - не фикция,
пущенная в оборот старыми литераторами, потому что я сам ношу ее в себе и
знаю, что это такое, и не хочу этого скрывать. Надо привыкнуть смело, в
глаза людям говорить о своих достоинствах. Кому же, как не нам самим,
знать, до какой степени мы хороши?
- К примеру: вы видели "Неутешное горе" Крамского? Ну, конечно,
видели. Так вот, если бы у нее, у этой оцепеневшей княгини или боярыни,
какая-нибудь кошка уронила бы в эту минуту на пол что-нибудь такое - ну,
фиал из севрского фарфора, - или, положим, разорвала бы в клочки
какой-нибудь пеньюар немыслимой цены, - что ж она? стала бы суматошиться и
плескать руками? Никогда бы не стала, потому что все это для нее вздор,
потому что, на день или на три, но теперь она "выше всяких пеньюаров и
кошек и всякого севра"!
Ну, так как же? Скушна эта княгиня? - Она невозможно скушна и еще бы
не была скушна! Она легкомысленна? - В высшей степени легкомысленна!
- Вот так и я. Теперь вы поняли, отчего я грустнее всех забулдыг?
Отчего я легковеснее всех идиотов, но и мрачнее всякого дерьма? Отчего я и
дурак, и демон, и пустомеля разом?
- Вот и прекрасно, что вы все поняли. Выпьем за понимание - весь это |