очень симпатичной - сидящая с ней рядом худенькая, быстрая
Бронислава.
А потом в класс, где все не начинался педсовет, вошел еще один, молодой,
смуглый, чуть лысеющий, в видавшей виды гимнастерке и видавших виды
солдатских сапогах - историк Зиновий Абрамович Гуревич; добрыми
миндалевидными глазами он сразу углядел новое женское лицо и тут же начал,
непрерывно оглядываясь, говорить особенно громко и жестикулировать особенно
отчетливо, - кокетничать, рисоваться. И хоть сидела я в самом дальнем углу и
с будущими своими друзьями не была даже знакома, тем не менее, мне стало уже
не только просто и хорошо, но еще и весело.
И собрались мы впервые, между прочим, у меня, - словно меня только все и
ждали, а точнее - моей квартиры, двух больших комнат в густо населенном
деревянном бараке. Вот уж воистину - красна изба не углами, а, наверное,
хозяйской отвагой. В одной комнате терпеливо отсиживалась моя милая семья, а
в другой - бог знает, что творилось, - звучала гитара и пели песни под
гитару, была глупейшая игра в "бутылочку" и еще какие-то игры, - господи,
какие молодые идиоты были все мы тогда! Так уж оно и повелось: сборища то на
одной квартире, то на другой и совместные поездки за город. Впрочем, я уже
писала об этом, и не все же в "бутылочку" играть! Работали мы все и
высокопрофессионально, и согласованно, и дружно.
Так вот: трудно мне было с единственным человеком - с Зиновием. Уже
столько лет прошло, а я и сейчас не знаю, - чувствовал он то, что между нами
происходило, или это только я, бедная, понимала и чувствовала?
С чего начать?
Пожалуй, с того, что каждый раз в канун первого сентября мне снился один
и тот же Страшный Учительский Сон. Будто прихожу я в новый класс, а там шум,
там на головах ходят, и бедного моего учительского голоса не слышно вовсе. И
будто я умоляю ребят: "Вы послушайте, я, может, что-то интересное скажу..."
Но и этих моих слов в об |