вспомнил мимоходом о Хрюше. Помыслил он о нем,
правда, лишь слегка, наряду с другими, посторонними Хрюше, но тоже сон-
ными и легкими, приятными ему предметами, как то: Эля, подарки ко дню
рождения (он чуть было не потерял сегодня от страха свое ведро и совок,
которые потом все же счастливо нашлись у него под дверью, хоть он и не
помнил, каким образом принес их туда); но Хрюша теперь предстал перед
ним в мученическом ореоле собственного неблагополучия, слишком и без то-
го ему известном, и Дозорский лишь с жалостью подумал о нем, что вот,
может быть, он сидит теперь, после трепки, где-нибудь в углу, куда его
имели обыкновение ставить за любой пустяк, в том числе и за поход на бо-
лото, и даже понятия не имеет об этом полном, наружном и внутреннем ве-
чернем покое, от которого Дозорскому самому делалось уже отчасти скучно.
Он зевнул. Скитания помыслов подвели его как раз вплотную к Кириллу, од-
нако о Кирилле он думать не захотел и, перевернувшись со спины на бок,
лицом к стене, прищурил глаза.
Отца с работы еще не было. Обычно он приходил позже, чем дядя Алек-
сандр, часам к семи, а сегодня задерживался и даже почему-то пропустил
обед. В таких случаях, довольно нередких, он всегда звонил по телефону с
работы домой и, должно быть, звонил и в этот раз, но Дозорский этого не
слышал, так как и сам сегодня прогулял обед на болоте. Он вообще плохо
разбирался в семейных отношениях своих родителей. Любовь отца к себе он,
правда, всегда хорошо знал и так же знал его чувства к матери, которой
тот был старше и от которой таился с своей любовью - быть может, не зря.
Дозорскому, впрочем, до этого не было никакого дела: по крайней мере,
так сам он думал. Он не умел еще обращать внимание на жизнь родителей,
всякий порядок вещей воспринимался им как должный, а поскольку ссор в их
семье не происходило никогда, то он и считал, что у него нет оснований
для беспокойства.
Он сам не заметил, как уснул. Спал он не долг |