Я поцеловал его и отправился.
Я думал о том, что сказал напоследок той девушке. Фамилия у нее была
- Камнелом; у нее были длинные черные волосы, выпуклый мягкий живот,
подрагивающие, округлые ляжки. Я сказал ей: иногда мне кажется, будто я
знаю все. Конечно, я хвастался. Она посмеялась надо мной и была, навер-
ное, права. Да, права, хоть я и твердил свое, упрямо, будто ребенок. Я
сказал ей: поверь, бывают минуты, когда человек знает все. Но об этом -
что он знает все - он в ту минуту не думает. Он поймет это позже. Но
мгновение, когда он знал все, он запомнит. Это будет и прекрасно, и
грустно. Потому что запомнит он только минуту, а не само знание, в кото-
ром по-настоящему и нужды-то нет, но все равно люди ради него готовы да-
же на смерть.
И что же это была за минута, спросила вдруг девушка. И, спрашивая, не
улыбнулась, и что-то меж нами как будто хрустнуло, и она быстро схватила
сорочку и прикрылась ею.
Я не ответил. Я смотрел на ее губы. И на пушок у нее на шее. Губы ее
дрожали. Нет, не от страха, я в этом уверен. Просто она не хотела сда-
ваться так сразу. Наверное, думала, что она не может просто быть при
мне. Что ее жизнь - это что-то совсем другое, ее собственное. Больше ча-
са мы спорили с ней. В конце концов я побил ее. Я ударил ее несколько
раз, удивляясь, что не получаю сдачи. Она лишь защищалась, молча, со
стиснутыми зубами. И когда она совсем ослабела и я мог бы сделать то,
что хотел, не встречая сопротивления, - я не смог уже этого сделать. И
заплакал. И она заплакала тоже, хоть я и не понимал почему...
В дверях я оглянулся на отца. Он сидел, держась обеими руками за го-
лову, и губы его шевелились, хотя он не произносил ни звука. Думаю, в
этот момент он прощался со мной навсегда. Дверь я оставил открытой.
Я вышел за ворота. Кругом трудились, распускаясь, цветы миндаля. Гора
молчала, а город говорил. Он говорил обо мне.
А сейчас он что делает?
Вышел за ворот |