ть. Его взгляд провожают столбы. Провожают
и вроде бы охраняют. В картине покой и тишина. Полный покой и мертвая
тишина. Временами, правда, занавески чуть колышутся - оттуда, из беско-
нечности, веет легкий ветерок. Но вообще-то - покой и тишина.
Признаться, бывают минуты, когда я начинаю путать себя с этим челове-
ком. Тогда мне кажется, что это я стою там, в картине, у окна под зана-
весками, а безухий сидит в кресле и глядит на меня с ухмылкой. Чтобы
удостовериться в обратном, я ощупываю свои уши. И всякий раз, слава бо-
гу, они оказываются на месте. Но я ничуть не уверен, что так будет и
впредь.
- А еще кто-нибудь звонил?! - кричу я маме, которая бренчит посудой
на кухне.
- Да, звонили. - Мама появляется в дверях, вытирая руки о фартук. Он
линялый, зелененький, с розовыми мелкими цветочками. Мамины пальцы, пок-
расневшие от холодной воды, мнут беззащитные цветочки. - Я забыла тебе
сказать. Звонок был какой-то странный. Звенело не так, как всегда. Я по-
думала - междугородный. Сняла трубку. Женщина говорила. Голос приятный,
грудной. И будто бы издалека-издалека. И назвала она тебя почему-то гос-
подином. Можно ли, говорит, позвать господина такого-то? У тебя есть
знакомая за границей? - Матушкины руки падают вниз. Складки фартука
распрямляются. Из них выглядывают целехонькие и даже почти не помятые
цветочки.
- За границей? Что-то не припомню. Нет, конечно же нет у меня никакой
знакомой за границей. Откуда ей взяться-то?
Возникает пауза. Долгая томительная пауза. Матушка стоит в дверях. Я
по-прежнему нахожусь в кресле. Колени мои щекочет неприятный зуд. Кончи-
ки пальцев покалывают мелкие острые иголки.
- Ну, гляди, гляди! - говорит мама с явным недоверием в голосе и сно-
ва отправляется в кухню чистить картошку.
Я гляжу на застывшего в столбняке черного чудака под занавесками и
завидую ему смертельно. Его не преследуют призраки, не роются без спросу
в его книгах (да и есть ли |