ОЗЕРСКАЯ ИНАРА
ЕРЕСИАРХ
От автора:
Предупреждаю: это сказка.
(Как, впрочем, и все остальное.)
ОДИНОКИЙ БОГ
Глава I
...и вот наступила последняя ночь моей жизни. Ибо ныне, в ночь двадцать
восьмую третьего месяца лета во мне - безымянном - умер бог, и на зеленые еще
листья выпал снег. И склоняю я голову перед мудростью духа, владевшего мной. Ибо
день сей - единственный, которого я не предвидел.
Моя рука замерла над страницей летописи. И подумалось: "Кому я лгу?" Тому,
кто станет единственным соглядатаем моей рукописной муки, тому, в ком Ланг
воплотится после моей смерти? Вряд ли... Ведь новый бог в день своего
тринадцатилетия, как и я в самом начале служения, запрокинет голову и увидит над
собой большекрылую птицу, и крикнет ему птица, что прилетит хоронить его в
сугробах полнолуния семнадцать лет спустя... Как и мне крикнула. Нет, я не жалел
тогда о коротком веке, отпущеном мне! Ибо мне птица отпустила божье, а жизнь
человеческая несуразно длинна. И, смешно признаться, но уже почти год я ждал
этой ночи.
Пока не проснулся после полуночи на излете лета, проснулся, разбуженный
гортанным хохотом пустоты, и увидел, что мир пялится на меня бельмами снега.
Так восплачьте же надо мной, жалостливые! Ибо мне, безымянному, не суждено
увидеть рассвета.
Дописав, я отодвинул от себя раму с пергаментом. Усеянной неровными
завитушками странице предстояло лечь последней в книгу моей летописи. Прежде я
ни разу не делал в ней записей. (Все писцы, служки - они заглядывают тебе в рот,
где колышатся звезды, хватают слова на лету, и растягивают их на остриях гусиных
перьев. В поучение и наставление молодому богу.) Но эту - последнюю запись эпохи
- никто другой не посмел бы сделать. (Возгордился напоследок, безымянный?)
- Нет, - сказал я нутряному духу Пересмешнику.
- Нет. Я смирился.
Так сказал я Пересмешнику - первому Лангову дару, и последней его милости.
А за окном все еще падал снег, и деревь |