улыбнулся
и потупился. -- Редкий человек кажется именно тем, чем является
на самом деле, -- продолжал он. -- Мир неверных суждений,
неправильных оценок. Вот я сразу же признал в вас единорога,
сразу же... И я вам друг. Вы же принимаете меня за клоуна, или
тупицу, или предателя, и таков я, должно быть, и есть, если
таким меня видите вы. Чары, которыми вы зачарованы, -- это
всего лишь чары, они спадут, как только вы окажетесь на
свободе, а вот проклятие вашей ошибки навсегда ляжет на меня.
Мы не всегда такие, какими мечтаем быть. Но я читал или песня
такая была, что, когда мир был молод, единороги умели различать
"свет истинный и ложный, лица улыбку и души печаль".
По мере того как светлело, голос его становился все
громче, и на мгновение она перестала слышать скулеж прутьев и
мягкий звон крыл.
-- Я думаю, что ты мой друг, -- сказал она. -- Ты поможешь
мне?
-- Если не вам, то уж никому, -- ответил волшебник. -- Вы
моя последняя надежда.
Повизгивая, чихая и дрожа, один за другим пробуждались
печальные узники "Полночного карнавала". Одному только что
снились скалы, жуки и нежные листья; другому -- прыжки в теплой
высокой траве; третий грезил о жидкой грязи и крови. Четвертому
снилась рука, чешущая заветное место за ухом. Только гарпия не
спала и сидела, не мигая глядя на солнце.
-- Если она освободится первой, мы погибли, -- проговорил
Шмендрик.
Вблизи (он всегда раздавался вблизи) они услышали голос
Ракха: "Шмендрик! Эй, Шмендрик, я разгадал! Это же кофейник,
правда?" -- и волшебник начал медленно удаляться.
-- Завтра, -- прошептал он единорогу. -- Поверьте мне хоть
до вечера. И тут он с шумом и значительным усилием исчез, при
этом казалось, что какую-то часть себя он все-таки оставил.
Через секунду скупыми как смерть прыжками клетки появился
Ракх. В глубине своего черного фургона Мамаша Фортуна ворчала
себе под нос песню Элли.
|