договорились.
И когда она исчезла - не ушла, а именно исчезла, - Матвей протер
глаза, как будто со сна, и вдруг быстро похромал к калитке, выглянул на
улицу... А девушки там не было. Туман был, туман майского утра - легкий и
нежный. И тогда ему показалось, что девушка соткалась из тумана и
растворилась в нем, и было в ее явлении нечто загадочное, нечто не
принадлежащее твердому миру вещей и простых событий, нечто родственное
наваждению, мороку, и то была не шутка, не обман чувств и напряженных
нервов: Матвей вдруг понял, что с самого начала подспудно смутило его -
Карат, голосистый, заливистый Карат почему-то смолчал на этот раз и теперь
лежал у крыльца, тихо урчал и косил испуганным темным глазом.
Опираясь на клюку, вернулась из магазина хозяйка.
- Тетя Груня, а я комнату сдал, - склонил он повинную голову.
Старуха постояла молча, обдумывая.
- Кому сдал-то? - спросила наконец.
- Какой-то девушке. Она одна. На все лето.
Подобие улыбки скользнуло по морщинистому старухиному лицу.
- Ну и ладно сделал, - махнула она рукой и пошла в дом. Уже с крыльца
спросила:
- За сколько сдал-то?
- За триста...
- Ирод бессовестный, - беззлобно сказала тетя Груня. - Ты б еще за
триста рублев Каратову вон будку сдал. Оглоед.
...А тогда, после песочной дорожки, после березовой аллеи жить стало
невозможно. То есть жить даже очень можно - с военной-то пенсией здоровому
бездельнику (ну и что, что на протезе? Не в инвалидной ведь коляске! А
боли... Стерпеться нельзя, что ли?). У, еще как можно жить-то, и не
доживать, а именно жить ("Ста лет тебе не обещаю, - сказал лечащий врач на
прощанье, - но до восьмидесяти можешь дотянуть. Если не сопьешься"),
наконец, жить, не считая сроков! Но не мог.
Плотно закрыл окна в комнате и на кухне. Двери из кухни в прихожую и
из прихожей в комнату открыл настежь. Пустил газ на полную из трех
|