яды, покупал стерлядь ростом с известного
тамбурмажора, и ее живую перевозили в подвижном озере к нему на двор,
выгружалось старинное серебро, вынималось старое вино. Он бегал из комнаты
в комнату, бранился с женою, делал отеческие исправления дворецкому,
грозился на всю жизнь сделать уродом и несчастным повара (для ободрения),
звал человек двадцать гостей, бегал с курильницей по комнатам, встречал в
сенях генерала, целовал его в шов, идущий под руку. Шампанское лилось у
скряги за здравие высокого: проезжего. И заметьте, все это из
помешательства, все это бескорыстно. И что еще важнее для психиатрии, - что
его безумие всякий раз полярно переносилось с обратными признаками на
гостя. Гость верил, что он по гроб одолжает хозяина тем, что прекрасно
обедал. Каковы диагностические знаки безумия!
Отовсюду текли доказательства очевидные, не подлежащие сомнению моей
основной мысли.
Успокоившись насчет жителей нашего города, я пошел далее. Выписал себе
знаменитейшие путешествия, древние и новые исторические творения и
подписался на аутсбургскую "Всеобщую газету".
Слезы умиления не раз наполняли -глаза мои при чтении. Я не говорю уже
об аугсбургской газете, на нее я с самого начала смотрел не как на суетный
дневник всякой всячины, а как на всеобщий бюллетень разных богоугодных
заведений для несчастных, страждущих душевными болезнями. Нет! Что бы
историческое-я ни начинал читать, везде, во все времена открывал я разные
безумия, которые соединялись в одно всемирное хроническое сумасшествие.
Тита Ливия я брал или Муратори, Тацита или Гиббона - никакой разницы: все
они, равно как и наш отечественный историк Карамзин, - все доказывают одно:
что история, не что иное, как связный рассказ родового хронического безумия
а его медленного излечения (этот рассказ даст по наведению полное право
надеяться, что через тысячу лет. двумя-трем |