ечал. Хмурый и недовольный, он смотрел в
пространство.
Он хотел возразить, что в зыбь вся рыба уходит в глубину, в океан, но
холод свел его челюсти, и он только поэкал и потряс головой.
- Вот доест эту наживку, тогда пошабашим и айда домой, - уже несколько
раз обещал Санька, а сам украдкой снова и снова наживлял.
Солнце село; море сделалось сначала красновато-фиолетовым, а затем
черным; быстро стыли песок и камни; под земляным откосом, под обломками
скал, кого-то подстерегая, притаились густые тени. Со степи к морю
неслышными шагами кралась безлунная, темная ночь. Мальчикам вдруг стало
как-то не по себе. В сердце запала тоска, и они с грустью почувствовали, что
пришла осень, что лету конец, что они уже ходят в училище и будут ходить
долго, изо дня в день - целую длинную зиму. Подкатывало к горлу. Хотелось
плакать...
Ни о чем не сговариваясь, рыболовы молча сползли со своих камней, вышли
на берег, поспешно натянули на мокрые тела одежду и, с жадностью доев
хлебные крошки и обглодав ими же брошенные дынные корки, начали считать
рыбу. Рыбы оказалось так мало, что решили отпустить ее на волю, но она уже
вся уснула. Только бычок был еще жив, но стал совершенно неузнаваем. Два
часа назад пышный, с золотыми кудрями и львиной головой, теперь он сделался
тонким, черным, осклизлым и лысым. Когда его выпустили в воду, он пошел
как-то боком и все косился одним бледным глазом назад, словно уже не веря в
дарованную свободу, и в конце концов возвратился обратно и выбросился на
берег. Они его снова пустили в воду, но он опять, глянув искоса на них одним
бельмом, выбросился на берег - и это повторилось еще раз.
Мальчикам сделалось страшно; дрожь заходила по их телам.
Они побросали рыбу, кое-как похватали свои пожитки, вскарабкались на
гору и бросились в степь. Они бежали без оглядки, с заостренными лицами, со
скошенными от ужаса глазами, крепко вцепив |