ека. Но вместе с тем 
любовь - условная форма нашей культуры, определенный этикет, а также некий вид 
эмоциональной забавы.
За дверью вдруг поднялся шум, кто-то даже запел. Корсак нахмурился, решительно 
направился к двери. Выглянув в коридор, строго крикнул:
- Потише там! Не мешайте работать. Потом вернулся ко мне, хотел пригладить 
волосы, но передумал.
- У дежурного именины. Что поделаешь. Так и должно быть, когда полицейские из 
чертей превращаются в ангелов. То, что вы говорите, любопытно, но, может, все-
таки перейдем к моменту, когда вы оказались в своей квартире.
- Хорошо. Я плохо помню этот момент. Припоминаю свою комнату, откуда ушел 
вечером, незадернутые шторы, развернутую газету, непременный стакан чая на столе
- другой посудой, когда жена уезжает, я не пользуюсь. Да, я припоминаю комнату,
погруженную в полутьму - полутьму кирпичного цвета, потому что за окном у меня 
фонарь, уличный галогенный фонарь, который всю ночь издает металлическое 
жужжанье, и оно меня убаюкивает, под эту своеобразную колыбельную я засыпаю в 
полночь или под утро. Свет я не зажигал, а девушка быстро и ловко, точно ей было
не привыкать, разделась где-то в уголке и скользнула под одеяло на моей кровати.
Хотя я плохо соображал, но от ее поведения мне стало как-то не по себе. 
Вероятно, в моем затуманенном мозгу промелькнула тревожная мысль: что я делаю, 
ведь это безумие. Однако меня подстегивало какое-то грязное любопытство, темное
влечение, неведомая сила, отвратительная внутренняя дрожь от страха, смешанного
с легкомысленной отвагой. Короче, и я неуклюже разделся, что-то звякнуло, 
вылетев из кармана, ключи или мелочь, но мне не захотелось ползать по полу, я 
подсознательно откладывал все на потом, на завтра, а что откладывал, не сумел бы
определить, - какие-то последствия, неудобства, расчеты с совестью. И приподнял
одеяло; ее тело сверкнуло в рыжеватом свете, она что-то мурлыкала, примащивая 
голову на подушке, я осторожно лег рядом,  |