ышленность -
это различные вискозы, искусственные шелка, нейлоны и тому подобное. На самом же
деле ни одна из этих тканей по качеству не может заменить шелк, не выдерживает с
ним конкуренции, поэтому надо завладеть производством шелка и во что бы то ни
стало свести его на нет, ибо только тогда все остальное приобретет наконец
какую-то ценность. И вот Жильбер уже представляет себе встречу с Буанье. Он уже
держит в руках этого старого волка, этого бывалого француза. Он ослепляет его
цифрами прибылей, поделенных поровну, приумноженных благодаря американским
капиталам, которые, - Жильбер делал ставку на эту приманку, - позволят расширить
производство, вполне заслуживающее, скажет он, расширения, тогда как на самом
деле он намеревался заморозить его, удушить.
- Мосье... мосье...
Кто-то трогает его за плечо. Он вздрагивает от неожиданности и оборачивается.
Перед ним мужчина примерно его возраста и телосложения. Француз. Он явно
нервничает, и рука, лежащая на плече Жильбера, дрожит.
- Мосье... Меня направили к вам из окошка администратора.
Вокруг - ни души. Лишь телефонистка в своей стеклянной клетке за закрытым
окошком работает у коммутатора.
- Мосье, мне сказали, что у вас есть билет на лионский десятичасовой... и вы как
будто можете от него отказаться.
- Да, все это так, мосье, но я еще не решил.
- Извините, мосье, но этот билет... ваш билет... мне чрезвычайно важно, чтобы вы
мне
его уступили.
- Я с минуты на минуту жду разговора и только после этого буду знать, что
делать.
- Мосье, в любом случае продайте мне ваш билет.
Жильбер улыбнулся.
- Но, мосье, я не собираюсь его продавать.
- Я заплачу вам сколько угодно. Ну, какая вам разница - уедете на два часа
позже! А для меня - это вопрос жизни или смерти.
- Дела?
Незнакомец передернул плечами.
- Нет. Другое. Нечто более важное... гораздо более важное. - Он избегает прямого
ответа на вопрос. - Все летят, все, у кого билеты на этот самолет, вы |