оседи приняли порку вполне хладнокровно, не видя в ней ничего из ряда
вон выходящего. Даже новые дружки Сашка, Юка и Толя, не слишком переживали.
Кстати сказать, сам Сашко не переживал вовсе. После наказания он хотел
демонстративно отказаться от ужина, но порка никак не отразилась на его
аппетите, есть он хотел зверски, поэтому передумал, сел за стол, только ел
молча и насупленно. Отец искоса на него поглядывал, потом сказал:
- Ну, надулся как мышь на крупу? Тебе ж совсем и не больно. Только что
обидно. Думаешь, Ивану Опанасовичу не обидно, когда всякие сопляки на него
карикатуры малюют? А сейчас и волки сыты, и овцы целы: ты свою правду
доказал, а я старшему человеку уважение оказал... Выходит - полный порядок
и нечего надуваться.
Сашко мог бы возразить, что хлестать его ремнем - странный способ
оказывать уважение старшим, но он этого не сказал и даже не подумал:
своего отца он очень уважал, слова его звучали как извинение, и Сашко
дуться перестал.
Юка сначала до глубины души возмутилась чудовищной несправедливостью,
но когда Сашко рассказал, как отец подмигнул ему и потребовал крика
погромче, потом притворно хлестал, а сам Сашко притворно орал, засмеялась
и сказала, что такую несправедливость пережить можно. Толя иронически
улыбнулся и промолчал.
Его никогда не тронули даже пальцем, поэтому любое рукоприкладство он
считал дикостью, но, как мальчик вежливый, не хотел обижать Сашка
нелестным отзывом о его отце.
Только Семен Верста отнесся к происшествию с неподдельным живым
интересом. От того, что другого бьют, самому легче не становится, но
приятно хотя бы то, что бьют не только тебя...
- Ну то как, здорово тебя батько отшмагал? - спросил он.
- Не, - сказал Сашко. - Так только, для виду.
- Брешешь! Там, мабуть, такие узоры - неделю не сядешь...
- Я брешу? - возмутился Сашко. - На, смотри!
Недолго думая он скинул штаны и показал Семену то место, пониже спины,
которое некоторым родителям служит скрижалям |