стников. А в ту ночь он спал глубоко и спокойно. И наутро, открыв глаза, понял,
что не видел никаких дурных снов - ни быка, ни отца, что бросались бы на него с
вершины и
давили насмерть! Он узрел в этом благой знак и с радостью отправился в
гимназию.
* * *
Жан Кальме прикрывает за собой дверь учительской и шагает по уже
опустевшему
коридору, где бюст Рамю <Рамю Шарль Фердинанд (1878-1947) - швейцарский
франкоязычный писатель, автор многих романов, эссе и рассказов.>, черный,
мрачный, уперся
пустым взглядом в маленький умывальник возле секретариата. Жан Кальме идет
медленно, так,
словно в нем испортился какой-то внутренний механизм. А ведь утро прошло
замечательно, он
провел сегодняшние занятия с бодростью человека, вернувшегося из отпуска... На
площади он
застывает в оцепенении.
Колокола собора отзванивают полдень. Колокол, гудящий шмелиным басом с
вершины
холма, тяжкая песнь бронзы, слышная далеко окрест, небесный хор монахов и
епископов, коих
сменили суровые кальвинисты в квадратных шапках. Пугливая сорока облетает
стороной
призрачные дрожащие ореолы голых осин. Жан Кальме чувствует, что у него
подгибаются
ноги, но при этом взгляд четко фиксирует веселый пейзаж, низкие деревца, могучую
тушу
собора, ярко-желтого под солнцем, и туманный провал на месте города, у подножия
холма. В
воздухе, дрожащем после колокольного звона, еще витает нечто живое, почти
насмешливое, как
школьная дразнилка... Жан Кальме идет дальше, мрачно думая: "Наверное, я -
единственный,
кто грустит в такой сияющий день". Нынче он провел замечательный урок по
Петронию и
Апулею. Его ученики любят разбирать вместе с ним латинские тексты. Писатели
эпохи
декаданса кажутся им понятными, близкими. Зато они терпеть не могут Цицерона и
Вергилия,
которых считают прислужниками власти и ассоциируют со школьной скукой,
сочинениями,
переводами и составлением планов. А вот магия текстов из смутных периодов
истории, родство
с восточной литерату |