Книга "Петля и камень на зелёной траве", Вайнеры Аркадий и Георгий

Краткое описание/вступление:

 ни секунды, он ее "прихватывал". В чьей-то освободившейся на вечерок 
квартирушке набились вшестером-ввосьмером, и до одури гоняли магнитофон, и под 
эти душераздирающие вопли пили гнусный портвейн, и не закусывали, а подглатывали

таблетки димедрола, чтобы сильнее "шибануло". И плясали, и плясали, а эта сухая

сучонка елозила своими грудишками по нему, а он уже таранил ее в живот свои 
ломом, и ей это было приятно, она все теснее притиралась к нему, и он глохнул от

портвейна, димедрола, музыки и этой жалобной плоти, которую и в пригоршню не 
собрать, а потом они - оба знали зачем - нырнули в ванную, заперли дверь, и 
долго, слюняво мусолились, пока он, разрывая резинку на ее трусах, запустил 
потную трясущуюся ладонь во что-то лохматое, мокрое, горячее, и для такого 
сопляка это стало постижением благодати, и остановить его могла только 
мгновенная кастрация, но никак не ее вялые стоны - "не надо, Димуля, не надо, ну

не надо, я боюсь, я..." - а он уже там! Он уже урчит, поросенок, ухватившись за
ее 
тощие ягодицы, и нет ему, гаду, никакого дела до того, что завтра за эту собачью

случку надо будет: ему - в тюрьму, Антону - прочь с должности, а мне сидеть 
здесь и слушать этого смрадного типа...

С какой стати?

Меня больно ударил под столом Красный, и я сообразил, что неожиданно заорал 
вслух.

- Что "с какой стати"? - насторожился Гнездилов, и сиська его сразу надулась, 
покраснела, напряглась - сей миг ядовитое молоко брызнет.

- Не обращайте внимания, Петр Семеныч, - подстраховал Красный. - Алексей, как 
все писатели, задумчив и рассеян. Так вот, я хотел сказать, что, может быть, они

любят друг друга, зачем эта гласность, они ведь могут пожениться...

- Что же вы, Лев Давыдыч, совсем меня за идиота держите? - обиженно засопел 
Гнездилов, толстые очки его вспотели. - Мы же интеллигентные люди, чай, не в 
старой деревне живем, где надо было - по дикости - позор женитьбой прикрыть, нам

от такой женитьбы один наклад. А стыда мы,