Книга "Слово живое и мертвое", Галь Нора

Краткое описание/вступление:

ни, когда развертывается действие романа, ни к 
обстоятельствам (ссора влюбленных!), ни к характеру героя никак не подходит. 
Куда правдоподобней в устах этого героя прозвучало бы: и вот к чему она (ошибка)

привела, и вот что из этого вышло.

Тот же юноша (весь роман написан от его лица) говорит: "Я долго бродил в 
одиночестве и читал сам себе нотации".Пожалуй, он еще мог бы читать себе 
нравоучения, а в согласии с его характером и с эпохой вернее: сам себе 
выговаривал, осыпал себя упреками.

А вот другая книга, где тоже рассказ идет от первого лица, то есть требует 
особенно естественной, непринужденной интонации, да и герой-рассказчик еще 
моложе - совсем мальчишка, ему всего 14 лет, и время еще более раннее - XVI 
век... И однако в переводе он изъясняется то как современный архитектор, то как

музыкальный критик: "Планировка города" - там, где можно хотя бы: расположение 
улиц. "Я хорошо помнил... модуляции ее голоса", а можно: переливыили - как 
звучал ее голос.

"Я... провожу рекогносцировку" - говорит не военный, а одна женщина другой о 
своих попытках нащупать почву, разузнать, как бы той помочь.

В романе о жизни венгерской деревни, притом деревни не современной, а XVII века,

герой выражается так: "Перед лицом компетентных судей... я изложу оправдывающие

меня моменты".

"Ситуация развивалась по инерции" - и это о любви...

Читаешь такое - и уже не веришь ни авторам, ни героям, ни их чувствам. Потому 
что слышишь не крестьян Средневековья, не романтических юнцов - современников 
Шекспира или Наполеона, не живых мальчишек и девчонок, а заседание вполне 
современного месткома. Ведь все это чистейший, классический канцелярит. И обилие

чужеродных иностранных слов - быть может, самая верная его примета, поистине 
самый "характерный симптом".

Не собираюсь, подобно ретроградам начала прошлого века, объявлять гоненье на все

иностранное и вступаться за "мокроступы". Со школьной скамьи нам памятны строки

из "Евгения Онегина":