.
Господи, что же мне теперь делать? Будь я повзрослее, пошел бы сейчас и влепил
этому типу пару увесистых пощечин. Перед моими глазами возникло длинное
ухмыляющееся лицо великого Светила, и в этот миг Пури казался мне куда
уродливее, чем был на самом деле.
Стараясь хотя бы внешне сохранять хладнокровие, я спросил:
- Маш-Касем, а, по-твоему, Лейли может выйти замуж за Пури?
- Э-э, голубчик, зачем мне врать?! Лейли совсем большая. На выданье... А
Пури-ага
уже и образование получил. Да и как-никак отцы их - братья. Так что, можно
сказать, союз ихних деток благословен небесами. Пури, оно конечно, вроде как
маленько недотепа и маменькин сынок, да ведь и в тихом омуте черти водятся...
И меня вновь охватил страх перед превратностями любви. Мне захотелось найти
какой-то выход, избавить себя от страданий. Ох, прав я был, когда в самом начале
испугался, что влюблен! Сейчас я был бы и рад забыть об этом, да поздно.
Промучившись сомнениями и страхами почти до полудня, я снова пошел к
Маш-Касему.
- Маш-Касем, можно тебя кое о чем попросить?
- Проси, милок, проси.
- Мне нужно поговорить с Лейли насчет учебников. Может, ты скажешь ей, чтобы она
постаралась на минутку выйти в сад, когда дядюшка заснет после обеда?
Маш-Касем помолчал. Потом, удивленно подняв брови, внимательно поглядел на меня
и, улыбаясь краешками губ, сказал:
- Ладно, родимый... Что-нибудь придумаем.
- Спасибо, Маш-Касем, спасибо!
После полудня, убедившись, что отец заснул, я потихоньку пробрался в сад и ждал
там почти полчаса. Наконец дверь внутреннего дворика дядюшкиного дома
отворилась, и оттуда пугливо выскользнула Лейли. И вот мы стояли с ней друг
перед другом, под тем самым деревом, под которым тринадцатого мордада примерно
без четверти три я влюбился.
Прежде всего, она сказала, что должна как можно скорее вернуться к себе, потому
что ее отец грозился, что если она посмеет появиться в саду и хоть словом
перекинется со мной или моей се |