тства, точнее, с шести лет, когда я впервые увидел Ахматову, ее образ
накрепко соединился в моем воображении с Ленинградом.
Потом, по мере течения жизни, это первое впечатление множество раз
трансформировалось и усложнялось, обретая все новые и новые связи, но никогда не
ослабевало и не исчезало. Так что со временем оно не только не потускнело, но,
напротив,
утвердилось, превратившись в какую-то неразрывную цепь, соединяющую мою грешную
жизнь
и повседневную работу с легендарными людьми русской культуры, с трагическими
днями и
героями блокады, с эпохой революций, наконец, с историей Петербурга.
Уже само появление Ахматовой в моей мальчишеской жизни было необычайно
значительно и впечатляюще. Может быть, отчасти причиной тому послужило и
поведение
старших и постоянное упоминание ее имени в разговорах о Ленинграде.
Когда вместе с мамой я переехал в дом, где поселились писатели, вокруг нас
появилось
столько людей, связанных с событиями литературной жизни, с поэзией и
непосредственно с
Анной Андреевной, что в моем ребячьем сознании она сразу заняла особое, даже
несколько
таинственное, вроде инопланетянское место. Конечно, тогда эти люди были для меня
просто
дяди и тети; и только много лет спустя я начал осознавать их настоящие места и
вспоминать
лица, совмещая хмурого дядьку, жившего на последнем этаже по нашей лестнице, с
Мандельштамом, а доброго и тоже в очках - с Ильфом, веселого сказочника - со
Светловым,
папу Сережи - с Булгаковым, а хозяина замечательных игрушек - с Мате Залкой. И
хотя я
знал о Залке только то, что он живет на четвертом этаже и обладает заводным
танком, все-таки
и он и они все уже были, и какая-то особенная неповторимая атмосфера их жизни
наполняла
дом.
Наша квартира помещалась в первом этаже, у самой земли, так что летом я
отправлялся во
двор не иначе, как через окно; комнатки были маленькие, и потому диван, стоявший
в главной
комнате и занимавший большую ее часть, являлся в то же врем |