икто даже не сообщил
ей о расстреле деда, который, впрочем, при жизни вовсе не стремился с
ней встречаться.
На Сенную, к тетке Евгении, они приехали без предупреждения. Тетка
была не в восторге от появления Урсулы, но необходимые приличия
соблюла. Уже наступил комендантский час, и варшавскую
"рекогносцировку" Лукаш отложил на следующий день. Немногие
варшавские коллеги по театральному институту, ошеломленные
молниеносным сентябрьским поражением, склонялись к тому, чтобы
остаться в столице и присоединиться к тем, кто уже ушел в подполье.
Лукашу повезло: он застал в Варшаве, в своей квартире на Сенкевича,
Леопольда Гиллера. Оказалось, что тому негласно предложили
руководить польским театральным центром в Гродно, и он уговаривал
режиссеров, актеров и художников ехать с ним. "Поедем вместе, -
сказал он Лукашу, - ведь мы в похожей ситуации (он намекал на
Урсулу, имея в виду, с другой стороны, свою жену). Там обещают
относительную свободу в выборе репертуара, жилье и сносные деньги".
Долго Лукаш не раздумывал. Однако в Рыбицы он все же съездил -
поговорить с паном Витольдом и забрать чемодан с самыми
необходимыми для Урсулы и для себя вещами.
10 декабря они не без труда, через Малкиню и Белосток, добрались до
Гродно. Гиллер уже развернул здесь свою деятельность. Лукашу и
Урсуле отвели большую комнату с двумя окнами на первом этаже
флигеля в полукруглом заваленном снегом дворике. Рядом жили две
актрисы, а последнюю на этаже комнату занимал театральный художник
с женой. В углу двора высилась поленница, а рядом - колода с топором.
Напротив дома располагалось большое кафе, которому вскоре
предстояло стать местом встреч польского театрального сообщества в
Гродно .
Мэри с удивлением следила за ним в приоткрытую дверь, ведущую из
кухни в гостиную. Он сам поднялся с кресла у камина, взбодрившийся и
помолодевший, проворно и с явным удовольствием передвигался по
комнате, не придерживаясь, как обычно, стен, практически не |