Исмаила...
Тут-то и проснулся в Исмаиле зверь. Он вернул себе все, что у него
отобрали, и даже
больше того. А уж куражился, не одну семью заставил слезами обливаться.
- Вы все отныне мои ралиты , - заявил он, - а ралиты обязаны отбывать
повинность.
Вот и будете каждый по три дня на пахоте работать, потом тоже по три дня на
жатве, на
сенокосе, на доставке дров, и так на всех видах работ...
Но это еще не все. Позвал он однажды к себе жену бывшего председателя
ревкома, а
своего двоюродного брата Хажи-Ахмада и приказал, да еще и при гостях - смотрите,
дескать, каков я:
- Сними-ка с меня сапоги!
Горянка удивленно уставилась на него и не повиновалась.
- Ты что, оглохла? Кому говорю, сними сапоги! - взревел Исмаил.
- Ты мне не муж и голоса на меня не повышай, - с достоинством проговорила
женщина.
- Ха-ха! Слыхали, голоса на нее не повышай! Большевистская подстилка! -
Исмаил
вскочил и огрел ее плетью. - На колени, сука!
И он заставил ее пасть на колени перед ним, не убоявшись людского упрека,
что вот,
мол, до чего дошел, меряется силой с женщиной.
А наутро, хотя в душе было опасение, что ему, чего доброго, такое, может, и
не сойдет,
Исмаил велел вывесить шаровары жены председателя ревкома всем на обозрение на
базарной площади: вот, мол, вам ваш позор, большевики. Горянка не перенесла
оскорбления,
бросилась со скалы в пропасть и погибла.
С того дня Исмаил готов был на любые жертвы, только бы не вернулись
большевики,
одно упоминание о которых бросало его в дрожь. Он одарил всех, кого мог, -
раздал свою
баранту - только бы оберегали его, нанял людей, вооружил их и превратил свой
хутор в
неприступную крепость, с часовыми и верховыми дозорными. Но покоя у Исмаила тем
не
менее не было. Да и не удивительно, если самыми приближенными людьми у него были
изгнанный аульчанами за воровство Мирза из Нараула, человек, о каких говорили
"может из
могилы саван выкрасть", и одноглазый |