закрывали. В нее
ввалилась толпа перепуганного народа, последние как раз протискивались
через прорезанную в главных дверях маленькую потерну. Я поднял меч.
- Выпустите меня, - велел я людям, которые запирали дверь на засовы.
Одеждой мне служил материал в зеленую полоску, взятый мной у
убитого чулика. Надеть длинную кольчужную броню или кольчужный
наголовник я не мог, плечи у меня пошире, чем у большинства . Меч я
держал так, чтобы люди у дверей увидели его.
- Не выходи, - принялись уговаривать они меня. - Тебя убьют или
захватят в плен...
- Откройте дверь.
При этом присутствовал и Ахрам. Он положил мне руку на предплечье.
- Мы не спрашиваем у гостей, ни как их зовут, ни за кого они, друг
мой, - сказал он, поднимая голову так, чтобы смотреть мне в лицо, так как
рост у меня выше среднего. - Если они твои враги, то можешь
беспрепятственно выйти и погибнуть за свои убеждения. Но, как я понимаю,
ты чужестранец и не знаешь наших обычаев...
- Я всегда узнаю ловлю рабов, когда увижу.
- Они уже умчались, - вздохнул он. - Они налетают, когда мы их не
ждем, не на рассвете и не на закате, и хватают наших людей. Мы, тодалфемы,
неприкосновенны по сути своей, по закону и взаимному соглашению -
потому как, если нас убьют, то кто будет предупреждать о наступлении
большого прилива? Но наши люди, наши верные люди, которые заботятся о
нас, не являются неприкосновенными.
- Кто они? - спросил я. - Кто эти людоловы?
Ахрам обвел взглядом толпу испуганных крестьян в простых одеждах,
некоторые все еще держали в руках вилы. Рядом с некоторыми стояли дети,
цеплявшиеся за материнские юбки, а кое у кого на лицах виднелась кровь.
- Кто? - спросил Ахрам.
Ответил мужчина, полный человек с шатенистой бородой до пояса и
покрытым морщинами крестьянским лицом. Он заговорил на наречии,
понять которое мне удавалось с большим трудом. Это был не крегенский,
универсальная латынь Крегена, и не язык Сегестеса |