всем не был - ничем... И тогда ему хотелось задеть и даже ударить кого-нибудь
из тех, кто владел здесь всем: только бы его заметили - признали, что он есть...
Однажды он, сделав над собой усилие, толкнул какого-то сине-жёлтого -
тот споткнулся, и пролетев, молотя в воздухе руками, упал, но сразу вскочил, и,
мельком оглянувшись, помчался дальше. Ицик запомнил тот взгляд - сквозь
- как у человека, который хотел посмотреть, но ничего не увидел... И, вот,
спустя годы, тот взгляд вернулся - выпрыгнул из глаз странной девушки и вобрал
в себя его - Ицика, - настиг неожиданно и ударил именно тогда, когда Ицик был
готов довериться судьбе...
В своём календарике, который лежал в бумажнике, Михаил, заботливо окружал
зелёной линией своё время: выходные дни, когда он занят собой. Последнему году
он дал имя: "Бег", и время, получив определение, обнажило его настоящую жизнь:
не так, как он ожидал - не красочным полотном, но скромным эскизом. В возникшем
наброске не было величия, но это был подлинник, и не тратясь на разочарования,
Михаил, принял его, как свою настоящую жизнь, с которой стал соизмерять
все иное. И, вот, украдено почти два дня его личного времени... К тому же,
похоже, вместо скучной церемонии возникает детектив, и надо постараться не
убить
и не быть убитым... И Михаил, отмерив своё терпение в полтора дня, с приятной
улыбкой сел на стул у окна.
Безумный смех юной толстушки из Москвы ударил Олю, взвинченную нелепостью этого
дня, так, что ей самой захотелось завизжать - изо всех сил - до судороги
напрячь себя, как во время родов, чтобы избавиться - вытолкнуть из себя выросшее
до невыносимых размеров смирение... Последнее время её преследовало видение,
что она - некое существо, похожее на моллюска, которое метафизически превращает
инородные песчинки, мучающие его нежное нутро, в философский жемчуг...
Даже во сне её преследовало смирение - она любила летать, но всё чаще так, чтобы
никто не заметил - летала так, будто, например, е |