ерти. Она свыклась с этой мыслью давно, когда у нее отняли Виктора.
Но
дети, милостивый Боже, кто же позаботится о детях? Они были такими маленькими!
Она одинаково любила обоих, но больше беспокоилась за своего первенца Сашу.
Борис
спасет своего сына Дмитрия, может быть, отошлет его к своей матери, но Саша,
трехлетний еврейский мальчик, окажется никому не нужным сиротой! Что же она
может сделать?
Она встала с койки и подошла к ближайшей стене. Борис как-то рассказывал ей
о
героине французского Сопротивления Сюзанне Спаак, которая сделала на стенах
своей камеры во Фреснесской тюрьме больше трехсот надписей, адресованных мужу.
После ее смерти Клод Спаак отыскал и прочел эти записи.
Она надеялась, что Морозов вспомнит эту историю и попросит разрешения
осмотреть ее камеру.
Сняв с цепочки звезду Давида, она нацарапала на стене ее острым концом свое
последнее послание семье.
"Борис, - писала она, - спаси детей. Нина может помочь с Сашей. Люблю,
люблю всех вас..."
Но, прежде чем она успела написать свое имя, в коридоре загремели шаги
конвойных. Дверь ее камеры тонко взвизгнула и открылась.
Незадолго до рассвета ее вывели в восточный двор здания на Лубянке. Снежная
буря затихла, и двор был укрыт чистым белым снегом. Надзиратели и конвойные
выстроили их у дальней стены, так что они видели перед собой только грубые,
неправильной формы кирпичи. Оборачиваться назад не разрешалось. Вся стена была
словно оспинами изрыта маленькими ямками. Тоня поняла, что видит следы пуль,
которые, выполнив свое кровавое дело, рикошетировали от камней.
Она вздрогнула словно в ознобе. Справа послышалось негромкое сдавленное
рыдание, и она немного повернула голову. Рядом с ней стоял Боденкин, поддерживая
руками мешковатые спадающие штаны, в расстегнутой куртке. По его заросшему
щетиной лицу текли слезы. Тоне он показался таким беспомощным, таким уязвимым,
что у нее от жалости защемило сердце. Она помнила его за |