енно воскресала, переносясь из одного
чудесного мира в другой, столь же восхитительный. Из-под одеяла появились ее
руки. Потом открылись глаза, чтобы тотчас закрыться снова, и послышался
тихий смех - значит, она проснулась.
Я коснулся губами атласа ее шеи, вдыхая нежный аромат и ощущая блаженный
покой, которого был лишен в течение поглотивших меня последних двух дней.
- Черноволосая моя, - прошептал я, - обожаю тебя. Вдруг она опять
погрузилась в сон, потом снова пробудилась, на этот раз окончательно,
улыбнулась и свернулась калачиком.
- Ты разбудил меня, - пожаловалась она. Только тут я заметил перемену:
длинные черные волосы Ким больше не рассыпались по подушке.
- Ты не сердишься? - она поднялась на локте, покрутив пальцами над тем,
что осталось от ее волос. - Скажи что-нибудь. Это только вначале шокирует, а
потом ты привыкнешь. И они опять вырастут. Так выглядит гораздо лучше, ты не
находишь?
- Гораздо лучше, - согласился я. У меня не было сил спорить, хотелось
просто заключить мир лет на десять.
- А у меня есть для тебя подарок.
Она вынырнула из-под одеяла в чем мать родила и дотянулась до стула,
который стоял в ногах кровати. Покопалась в лежащей на стуле сумке, она
достала прядь волос, перевязанную черной ниткой.
- Значит, они не совсем потеряны для меня, - заметил я, засовывая волосы
в маленький конверт, где хранилась фотография Ким.
- Очень мило с твоей стороны, что ты все так хорошо воспринял. - Она
вернулась в постель. - Как твои дела?
- Ничего.
- Знаешь, золотисто-каштановые тона должны смягчить суровость стрижки.
- Я не против золотисто-каштановых тонов.
- Ты так мило все воспринял. Я боялась, что ты рассердишься, - она
раскинула руки. - Ну, иди же разбуди меня.
- Нет. Сейчас я приму души освобожусь от всего этого бреда.
- Какого бреда?
- От статьи. Пока она у меня в голове. Всю дорогу обдумывал. Хочу скорее
выложить |