Книга "В мир А. Платонова - через его язык.", Михеев Михаил

Краткое описание/вступление:

ысленно):
     Дорога заволокла  Чепурного надолго. Он пропел  все песни, какие помнил
наизусть, хотел о чем-нибудь подумать, но думать  было не о чем  - все ясно,
оставалось  действовать:  как-нибудь  вращаться  и томить свою счастливую
жизнь, чтобы  она не стала слишком хорошей,  но на телеге трудно утомить
себя (Ч:87).
     Тогда герой решает  побежать рядом с телегой, а потом садится на лошадь
верхом и,  отпрягши  телегу,  бросает ее среди  дороги, на произвол  первого
встречного. Здесь, как  и во многих других местах,  труд  у Платонова  лишен
смысла  не  потому, что в этом заключается злая  авторская  ирония (или - не
только  потому),  но,  на мой взгляд,  потому что  в  таком  труде  - именно
квинтэссенция человеческой деятельности для него.
     Чувство телесно, но не самодостаточно, не замкнуто в человеческом теле:
чтобы  вполне  осуществиться,  оно  должно  быть  выражено  и  воспринято  -
желательно  прямо  тактильно, через контакт с телом  другого. Примат чувства
(дружбы и товарищества) поразительным  образом  господствует  даже  в сценах
убийства у Платонова - между расстреливаемыми "буржуями"  и расстреливающими
их "чекистами" возникает что-то вроде любовных отношений:
     Раненый  купец  Щапов  лежал  на  земле  с  оскудевшим телом  и  просил
наклонившегося чекиста:
     - Милый  человек, дай  мне подышать  - не  мучай меня. Позови мне  жену
проститься!  Либо  дай поскорее  руку -  не уходи далеко,  мне жутко одному.
<...>
     Щапов  не  дождался  руки   и  ухватил  себе  на  помощь  лопух,  чтобы
поручить  ему  свою дожитую жизнь; он не  освободил растения до самой
потери своей тоски по  женщине, с которой хотел проститься, а потом его руки
сами упали, более не нуждаясь в дружбе.
     <А вот "коммунист"  Пиюся  никак не  приспособится  добить лежащего  на
земле "буржуя", Завын-Дувайло:>
     Дувайло еще жил и не боялся:
     -  А ты возьми-ка голову мою между ног и зажми, чтоб я криком закричал,
а то там моя баба стои