знать о тебе, и ты, пожалуйста, тоже не выпытывай у
меня ни о чем, Руг, я все равно не отвечу, только обозлюсь. Это бесполезно
- как можно запретить снам приходить в наши злосчастные головы?
Они помолчали, но Руг Прент посчитал справедливым закончить свою
мысль, как бы ни реагировала Ванда.
- Зарекайся, не зарекайся - теперь уже поздно. Я помню, как в долгие
зимние вечера ты читала сказки малышке, волшебные сказки, а бедная Матфея
все допытывалась, кто такие кентавры, и глупо хихикала, она ведь была
почти безграмотная, наша Мати, упокой Господь ее грешную душу. - Он
увидел, как Ванда крестится, и сам неловко поднес руку ко лбу.
- Хватит, Руг, хватит. Я ведь на грани безумия, неужели и это нужно
втолковывать тебе, впихивать в твою тупую голову? Я должна была умереть
там, у реки...
- Ты лихо дралась, как профессиональный боец - весь берег был усеян
трупами, весь берег.
- Их уже обглодали какие-то звери, а Ольгу сохранили эти порхающие
существа. Я похоронила ее там же, под крестом, и выжгла на камне ее имя.
Что я еще могла сделать, Руг?
Она уже не могла унять рыдания, и Прент закрыл глаза. Утешать ее было
бессмысленно.
Прошла неделя, прежде чем он выбрался из пещеры и решился на легкую
прогулку. С Вандой он почти не разговаривал - скупые, тяжелые фразы,
длинные часы настороженного сна, холодок отчуждения - но Руг терпел,
полагая, что время - лучший лекарь. Лишь одно тревожило его не на шутку -
отважные вылазки Ванды в джунгли. Казалось, после смерти дочери она
разучилась быть осторожной, пугливой, робеющей при каждом шорохе женщиной.
В ее жестких взглядах проступила насмешливая твердость - или
предприимчивость? - Руг терялся. Неуступчивость женщины в мелочах - ладно,
ершистость - куда ни шло, но откровенная независимость - вздор! Скорбь не
сломила эту женщину, самую обычную, ранимую, чуточку походившую на курицу,
- скорбь пробудила в н |