ми
и засеменила, боясь поскользнуться, к отцу. Догнала, схватила за рукав и
потянула в свою сторону. Они стали друг другу что-то горячо доказывать,
пока мать не махнула рукой и не пошла в прежнем направлении. Отец озада-
ченно покрутил головой и все же двинулся к женским палатам.
Я, перепрыгивая через ступеньки, слетел вниз, схватил пальто, нахло-
бучил шапку и выскочил во двор, столкнувшись в дверях с мамой.
- Сыночек, здравствуй!.. Ты куда?.. Погоди, не выходи, оденься, где у
тебя шарф? В кармане?.. Надень немедленно! А перчатки?.. Ты не беспокой-
ся, сейчас пока еще тепло, поноси эти, а я тебе варежки связала, теплые,
двойные, вот только пальцы осталось, ты уж подожди дня два-три, не успе-
ла я, а в следующий раз я обязательно принесу... Ну, как ты тут?..
- Ма, ты лучше скажи, куда отца дела.
- Вот ведь дурной, ну, скажи, как же его иначе назвать? Упрямый он у
нас всегда был, это ты и сам прекрасно знаешь, а вот к старости совсем
характер испортился. И что с ним делать? Ума не приложу. Нет, ты поду-
май, уперся и все тут - туда нам, а не сюда. Я уж ему по-хорошему: Сере-
жа, но ведь я же здесь была, знаю куда, а он мне - этого не может быть.
Здесь, говорит, диспансер, сюда приходят те, кто на учете состоит или на
подозрении, а больные должны лежать отдельно, где лечат. Мы уже вышли из
дверей, добрались до лавочки и сели неподалеку от женского флигеля.
- Идет, - вздохнула мать. - Да еще важничает при этом, скажи, разве
не так?
Отец, действительно, шел степенно, не торопясь, нес хозяйственную
сумку, как портфель с важными деловыми бумагами, но нам с матерью было
ясно, что вся эта важность больше оттого, что он был на виду у других, и
оттого, что он взволнован и обескуражен - сам он, тьфу-тьфу, отличался
хорошим здоровьем, разве что в последнее время посасывал валидол, а в
больницы попадал только как посетитель.
Я встал навстречу отцу. Он крепко пожал мне руку, кашлянул:
- Здравствуй, Валерий |