о, так и не поняли, почему я занимаюсь музыкой, что я делаю. В
какой-то степени это понимал отец, как журналист, знакомый с музыкой, слышавший
что-то. Но совершенно не понимала мать. Как я узнал недавно, в последние годы
жизни она была в ужасе от того, что я делаю.
Дома ничего, помогающего стать музыкантом, не было. Брат и сестра относились к
моим занятиям не особенно радостно. Когда я поступил в училище, мне было
куплено
пианино - оно сейчас стоит у моего брата. Представь себе: две маленькие
комнаты.
В одной отец, работающий, а в другой, маленькой - мы с братом и сестрой, да еще
пианино... Поддержки в доме в таких стесненных условиях я не ощущал. Я ощущал
ее
у своего педагога в училище - Василия Шатерникова. Правда, не тому, что я
сочинял, а тому, что играл. К моим композиторским опытам он относился крайне
критически.
- Вы жили в Валентиновке, под Москвой? Недавно я, кстати, побывал в этом доме -
теперь, в сильно перестроенном виде, это - дача пианиста Владимира Виардо...
Беседы с Альфредом Шнитке 32
А.Ш. Да, мы жили в Валентиновке... В отношении моих занятий музыкой все было
абсолютно вне логики и гарантий. И то, что мне повезло с учителями -
Шатерниковым, у которого я учился по фортепиано, потом попал к Иосифу Рыжкину,
а
позднее - к Евгению Голубеву. Но и у Шатерникова, и у Рыжкина, и у Голубева
были
десятки учеников и до, и после меня, которые не достигли того, чего достиг я, у
них занимаясь. Значит, что-то решающее было во мне самом, что - не знаю. Не
было
музыкальной среды - ни среди знакомых, ни среди соседей. Я бы мог, скажем,
назвать мою раннюю увлеченность литературой - еще в детстве, в начале войны -
она могла бы предопределить занятие литературой. Но м у з ы к у ничто не
предвещало. И это меня укрепляет в мысли, что все предопределено, что - наряду
со слоем иррационального - существует и слой предопределенности, которая
простирается на десятилетия, на всю жизнь, и на многом сказывается.
Я не прошел естественного детского пути п |