м этом надо было бы хорошенько поразмыслить, но голова моя
размышлять уже отказывалась. Еле переставляя подгибающиеся ноги, я
доплелся до своей кровати, упал на нее и стал проваливаться в наползающую
черноту. Кровать медленно начала переворачиваться вместе со мной. Я на
поводу у нее не пошел и из нее не выпал, и тогда она стала делать оборот
за оборотом, все быстрее и быстрее, и подступила тошнота, но поделать
что-либо с этим было уже совершенно невозможно, потому что чернота
полностью накрыла мой мозг.
А потом сквозь черноту опять разглядывал меня этот огромный
нечеловеческий глаз, вокруг мелькали какие-то угрожающие бестелесные
фигуры, приходила вдруг моя прекрасная Исидора, приходила и исчезала, а ее
место вдруг занимал кто-то чужой, бесконечно ненавистный, заглядывал мне в
лицо, и я тонул в бездонном океане враждебности, а над этим океаном
шуршала одежда, и слышалось чье-то удовлетворенное то ли хмыканье, то ли
покашливание, а потом вдруг появлялся Клаппер и начинал спрашивать меня,
где это я мог слышать имя полковника Гринберга, и я пытался припомнить и
почти вспоминал, но опять кто-то рядом хмыкал и шуршал, и опять появлялся
страшный глаз, и вдруг я узнавал его и пытался куда-то убежать и
спрятаться, и бежал, и прятался, а он все смотрел и смотрел, и прятаться
от него было совершенно бесполезно, а убежать от него было абсолютно
невозможно...
В общем, вспомнил я вроде бы все - таблетки антивинина всегда
помогают. Ночной кошмар, конечно, не в счет, а так я держался как будто бы
правильно. А вот он допустил просчеты. Хоть и невелики они, но для меня и
то пища: солгал - это раз, дал мне возможность побывать у него в комнате -
это два. Хотя, конечно, и то, и другое могло быть сделано преднамеренно, с
определенной стратегической целью... Например, чтобы я чем-нибудь себя
выдал, хотя не представляю, как это можно лишь притвориться пьяным, |