и клинику. Ты не смотри: он старый. Он просто молодо выглядит. Когда
он пришел к Ялецкому, ему было уже тридцать семь. Он следит за собой.
Потому что художник должен жить долго. Чтобы успеть. Ты прав. Вернее, не
ты, а тот, кто сказал. Ведь какая мука - не успеть. Знать, что - можешь, и
упасть с разорванным сердцем за какие-то метры до финишной ленточки. Он
всю жизнь хотел писать. У него были способности. Так сложилось, что он
пошел в медицину. И завязалось тугим узлом - намертво. Потому что там -
люди. И они должны жить. Он не мог уйти. Кем это нужно быть, чтобы взять и
уйти от больных, которые даже не понимают, что они больные - чувствуют мир
по кусочкам, цепенеют в ужасе, если раздастся громкий звук, или по-детски
восторгаются при виде горящей спички. Когда он, наконец, вырвался, ему
было тридцать девять. Ты этого не поймешь - в тридцать девять лет начать
жизнь с нуля. Гоген стал писать в тридцать пять. И успел. Хотя мы не
знаем. Может быть, как раз не успел. Не сказал главного. И, погибая на
крохотном острове, посреди океана, под яркими южными звездами, в смертной
тоске, галлюцинируя, видел это несказанное - единственный из всех людей на
Земле знал, что уносит с собою целый мир, который уже никто не увидит
никогда больше.
Она взяла Климова за руку. Сильно сжала. Заглянула в глаза.
- Я прошу тебя. Отдай ему небо. Я тебя никогда ни о чем не просила.
Сколько тебе нужно? Скажи любую цену. Деньги не имеют значения, только -
время. Он к ним равнодушен. Он все оставил семье. Он два года работал
дворником и жил в тесной комнатушке. В закутке. В четыре утра он
поднимался и сгребал снег с тротуаров, а потом писал до полуночи.
Окоченевшими пальцами. У него суставы распухали. Ему до сих пор больно
сгибать. Но через два года он понял, что не успеет. Постановка техники
съест у него десять лет. А у него не было десяти лет. И он не хотел
тратить целый год, что |