ь над ним:
Густые тени овладели каньоном. Вечерние ветерки забродили на плато, тихо
вздыхая в
вышине. Медвежонок лежал неподвижно, боль в ноге стучала в лад ударам сердца, и
жар горел
в крови. Где-то в горах завыл волк, глухо, скорбно, протяжно, безответно. Не
было слышно ни
звука. Снова завыл волк, вой его стоном разнесся на кромке ветров и затих вдали.
Больше
ничего не слышно, только тихие вздохи ветров в пустынном небе.
Тьма залила каньон. Медвежонок лежал неподвижно. От боли мозг с тупым
остервенением бился о кости черепа. Гвоздило, словно дубинкой. Все глубже и
глубже
погружался он во тьму.
Над плато заходили ночные ветерки; не спускаясь по обрыву, рассылали в
трещины
пронырливые сквознячки, которые гулко пересмеивались между собой. И Майюны
утесов
каньона выплыли, как туман, оттуда, где хоронились, и стали искать его, и
обратились в
кроликов, и отыскали его. Скакали и хохотали, насмехаясь над ним, заливаясь
странным,
бередящим смехом, что ужаснее любого другого звука. Длинные уши торчком. Смех
звенит в
ночи:
- Поглядите-ка, он борется с воспалением, которое внутри, ему страшно. - Их
уши
вытянулись, словно столбы восходящего дыма, смех звенит. - Воспаление не только
в ноге,
страхом воспалена его душа.
Боль мерно надвигалась, Майюны смеялись, и в самой глубине его существа,
где таилась
жизнь, нарастал гнев, который накатил и заполнил его целиком. Оглушительный крик
прорвался наружу:
- У меня во рту - смех моего храброго отца. Я плюю его вам в лицо!
Майюны запрыгали, растворились в тумане, а он сидел и сжимал нож, тот нож,
что рассек
ему уши и не был чужим для его плоти, тот нож, что знал руку Стоящего Всю Ночь;
Медвежонок размахнулся и вонзил лезвие в распухшую ногу. Невыносимая боль
промчалась по
телу, словно вопль, он быстро повернул нож, расширяя надрез, вытащил нож, и
дурная
жидкость, густая и зловонная, ударила фонтаном. Он на руках дополз до ручь |