орил мой маневр. Я мысленно простился с жизнью. Лицо у него от ярости
стало багровым, глаза едва не вываливались из орбит. Вряд ли его в этот момент
можно было
счесть вменяемым.
Тут кто-то постучал в дверь спальни снаружи, из коридора. Звуки творившейся
здесь
расправы и плач Розали успели привлечь чье-то внимание. Но дверь была заперта и
вдобавок,
как я с тоской убедился, взглянув на нее искоса, задвинута на засов. Несколько
голосов робко
окликнули Гранита по имени. Кто-то спрашивал, все ли в порядке с сэром Грэнитцем
и его
супругой. Но мой противник не выказывал склонности к переговорам с придворными
через
дверь своей спальни. Я попытался было приблизиться к двери, но он опередил меня
и заступил
мне дорогу, метнувшись к выходу - единственному для меня пути к спасению - со
скоростью
единорога. Лицо его, и без того обезображенное яростью, скривилось при этом в
презрительной
гримасе.
Я спешно отступил и снова остановился у кровати. И подумал: забавно, здесь,
на этом
ложе, все началось и здесь, по-видимому, закончится. У Розали хватило ума
покинуть наконец
супружескую постель. Она отважилась даже выудить из гардероба халат и прикрыть
им свою
наготу.
- Милорд, остановитесь, прошу вас! - молила она то и дело.
Но Гранит, как всегда, остался безучастен к ее просьбам.
Он размахнулся и, не пригнись я вовремя, отсек бы мне голову боковым
ударом, но
благодаря стремительности моего движения она осталась на плечах, а меч Гранита
перерубил
один из столбиков, которые поддерживали балдахин над кроватью. Увесистый обрубок
упал
прямо мне в руки. Что ж, лучше хоть такое оружие, чем никакого. Я крепко сжал
его в руке,
ожидая очередного выпада своего противника. Он не заставил себя упрашивать. Мне
следовало
избегать прямого контакта с его страшным мечом, лезвию которого ничего не стоило
бы снова
рассечь деревянный брусок. И я, обороняясь, ухитрился выставить его вперед под
таким углом,
что лезвие ударилось о него плаш |