олка он добьется, если позволит событиям
идти своим чередом. Пусть она оценит в полной мере его постоянство и скромность,
и
тогда, надеялся он, ему не придется долго ждать, пока любопытство - не говоря уж
о
тайной страсти, обнаруженной ею,- возьмет верх над условностями и приведет
Мадлен в
его объятия.
Однако ему не дали пустить в ход столь утонченную и вкрадчивую стратегию
завоевания. Мадлен заявила, что слишком занята, чтобы встретиться с ним хотя бы
на
пять минут, при этом в голосе определенно звучала холодность, намекавшая на
совершенную неуместность подобных приглашений со стороны Армана. Добродетель и
верность, казалось, вновь прочно воцарились в сердце Мадлен. Разочарованный,
Арман
положил трубку. Его достоинству и мужской гордости был нанесен ощутимый урон.
Общеизвестно, что женщины весьма непостоянны в своих намерениях. Не прошло
и
двух дней с того злосчастного телефонного разговора, лишившего Армана всякой
надежды, как Мадлен позвонила ему сама в девять утра и сказала, что нуждается в
совете
по одному очень важному делу. Холодности и отчужденности как не бывало. Она
разговаривала по-дружески сердечно. Более того, интонации, звучавшие в голосе,
несомненно предполагали нечто большее, чем дружбу. Голос в точности
соответствовал
взгляду, сказавшему "да, я твоя", и, услышав его, Арман без труда догадался, по
какому
вопросу она хочет с ним посоветоваться.
Они договорились, что она придет к нему на улицу Тюрбиго в три часа
пополудни;
этому дню суждено было стать переломным в судьбах обоих. В горячке нетерпеливого
ожидания Арман думал о том, что его мечта вот-вот исполнится, что ему будет
дарована
великая милость, и - таково уж мужское самолюбие - был твердо уверен, что
заслужил ее.
В конце концов, не он ли был самым обворожительным и самым опытным любовником?
И разве тот факт, что Мадлен выбрала именно его, отказав стольким претендентам,
домогавшимся ее на протяжении восьми лет замужества,- разве этот |