е говорится о животных. И когда
мать, помолившись вместе с ним и поцеловав его на ночь, уходила, он добавлял к
их общей
молитве еще одну, собственную: "Отец небесный, спаси и помилуй всех, которые
дышат,
охрани их от зла и пусть спят в мире".
Однажды, уже гимназистом, приехав домой на рождество, он правил санями, а
соседская собака бросилась на лошадь. И тогда он хлестнул собаку с полным
сознанием
своего права, но по неловкости попал ей по глазам и долго не мог забыть
отчаянный визг
боли...
Он дважды ходил удить рыбу - и не смог. Не смог видеть, как извивается
червяк на
крючке, как ловит воздух рыба, задыхаясь на берегу. И тогда в мире стало меньше
одним
удильщиком.
Конечно же, оно было счастливым, его детство, даже "исключительно
счастливым", но,
как вы могли отметить, он не был безмятежно счастлив даже тогда.
Вот воспоминание о весенней вылазке на гору Ребберг. У Альберта, которому
шел
восьмой год, и у его соседа Генриха Брэша, который был немногим старше, были
рогатки -
оружие, хорошо знакомое мальчишкам всего света. Генрих предложил пойти на
Ребберг,
пострелять птиц. Предложение показалось Альберту чуть страшноватым, но
отказаться он
стеснялся. Они пошли на гору. Была весна, стоял великий пост. Птицы взахлеб
распевали па
голых еще ветвях и подпускали мальчишек совсем близко. А они шли, пригнувшись к
земле,
как краснокожие индейцы. Наконец, Генрих поднял камешек и дал команду заряжать.
Альберт тоже прицелился, цепенея от ужаса. Но тут зазвонили колокола в долине, и
Альберт
понял, что ему нужно делать. Он спугнул птиц и убежал прочь.
Он думал над тем, что произошло, и отметил, что страх перед мнением
товарища чуть
не толкнул его на бессмысленную жестокость. "С тех пор, - вспоминает Швейцер, -
я
набрался смелости не бояться людского мнения, и, если речь шла о моем внутреннем
убеждении, я меньше, чем раньше, обращал внимание на то, что подумают другие. Я
пытался также избавиться от страха, что т |