ся, в Шурале нет аналога Татьяниному ключу. Но он, черт
побери, есть. Должен быть. На это указывает другой факт. Хотя, опять же, и этот
факт - еще не факт насчет ключа от сейфа. Дьявольщина, самому бы не запутаться!
- Вишь ты, братец Татьяна, - произнес он задумчиво, - доходит дело и до
слесаря.
- Ну вот! - обрадовалась Ишечкина. - Я ж говорю!
- Хорошо! Давай еще раз уточним, что у нас с тобой пропало. Итак, тысяча,
говоришь, сто пятьдесят - и сколько?
- И три рубля.
- Как в аптеке?
- Могу побожиться, Кузьма Николаич! Одна мелочь оставалась в ящике, вот она.
- И, значит, авоська?
- И авоська, - подтвердила Ишечкина с готовностью, но глаза ее, бледно-зеленые,
слегка выпуклые, начали вдруг наполняться слезами, она всхлипнула.
- В чем дело, Тань?
- Кузьма Николаич, - вымолвила она виновато, - пропало еще кое-что.
Участковый едва не подпрыгнул.
- Что - кое-что? - вскричал он.
- Ругаться будете.
- А как же? Ясное дело, буду! Говори сейчас же!
- Там, в сейфе... лежало... лежали...
- Не морочь голову! Слышишь?
- Да я не морочу, - немного осмелела она. - Мне при стариках не хотелось
говорить: ведь так накрутят, так накрутят, такая сплетня покатится!..
- Да что же это наконец?! - вспылил Буграев. - Письма, что ли, любовные?
- Какие еще письма, Кузьма Николаич? - в свою очередь выразила недовольство
Ишечкина. - Что я, девочка с письмами дурака валять? Мои вещи украли, личные.
- Что еще за личные? Белье, что ли?
- Ну не белье, а... В общем, три ветровки и две пары кроссовок.
Признавшись наконец, она успокоилась и впервые без тайной боязни посмотрела на
участкового.
- Личные, значит? - жестко переспросил он.
- Мои.
- Почему же ты их не дома хранила, а тут?
- Да какая разница, тут или дома? Могли бы и дома украсть.
- Спекульнуть хотела, признавайся.
- Нет, Кузьма Николаич! - ответила она твердо. - В жизни не грешила, сами хорошо
знаете. Попросили женщины для мальчишек, а достать т |