ым картофелем и жареными цыплятами. В черном глиняном кувшине с
индейским орнаментом было козье молоко. Хлеб был пышным и душистым, горячим
внутри, со смуглой мягкой коркой.
Еда придала нам сил, но работа не пошла быстрее, дуб обрушился на землю уже на
заходе солнца. От удара даже горы подскочили, но у нас не было сил радоваться
своей победе. И мы долго молча стояли над ним. Впрочем, даже лежа на земле, дуб
закрывал от нас закатное небо своими голыми длинными ветвями.
- Вот и все, - сказал я.
- Это еще не дрова, - покачал головой Питер. - Нам еще пилить и пилить...
До наступления темноты мы успели срезать всего лишь две нижние ветки.
Возвращаясь в деревню, я думал только о том, что через несколько часов мне
придется снова подниматься по этому косогору. Краем глаза я заметил, что окна
дома, где остался лежать Крис, были закрыты ставнями, но из щелей пробивался
красноватый свет. Я хотел бы спросить, как идет лечение, но возле дома никого не
было - ни индейцев, ни старика с седой бородой.
Питер, как оказалось, устал не меньше меня. Он молча сидел за столом, а сестры в
белых платках порхали вокруг, подавая тарелки и подливая молоко в кружки. Энни
среди них не было, и это меня не удивило. Эту молчунью я скорее мог представить
гарцующей верхом на мустанге, чем снующей по кухне.
- Твой друг спит, - сказал Питер, отодвигаясь от стола. - Ты тоже ложись. Все
будет хорошо. Если ты торопишься, можешь оставить его здесь. Мы проводим тебя до
станции.
Я хотел ответить, что у нас, Крокетов, не принято останавливаться на середине
дела, но вместо этого только спросил, еле ворочая языком:
- А как же дрова?
Питер что-то приказал своим сестрам, и на столе передо мной появилась пустая
кружка.
- Выпей на ночь, работать будет легче, - сказал Питер.
- Виски?
- Лучше, чем виски. Травяной чай.
Я поднял кружку и обнаружил на донышке зеленоватую прозрачную жидкость. На вкус
она была горькой, но приятной.
Мне постелили на широкой лавке вдоль стен |