нежности защемило сердце, хотел
погладить пацана по черным растрепанным вихрам, но в руках была чаша, которую
не знал куда деть и держал на весу, боясь уронить, словно она была хрустальная.
Тут подоспел хозяин лавки и с ним еще человек пять. Глеб бережно подал
чашу:
— Вот. В целости...
Пяйвий посмотрел на него снизу вверх, глаза сверкали от восхищения.
Глеб смутился, повернулся к Косте.
— Если б не ты...
Во взгляде Пяйвия мелькнуло удивление, потом сомнение. Но Глеб мягко
положил ему на плечо ладонь, подтолкнул к Косте и произнес всего два слова:
— Это друг.
Коста усмехнулся, переступил с ноги на ногу и, видя, как в распахнутых
глазах Пяйвия тают льдинки недоверия, легонько потрепал его по волосам.
Лавочник вытащил из-за пазухи тонкий льняной платок, накинул сверху на чашу и,
обращаясь к Глебу, сказал коротко:
— Идем!
— А с этим что? — спросил Коста, кивнув на очнувшегося бродягу, который
сидел на мокрой мостовой и ошалело озирался по сторонам.
— С этим? Известно что — повязать и под суд. Он у меня свое получит.
Все, кто был с лавочником, зашумели: «Судить... судить...» — но Коста
вдруг скинул с плеча котомку, достал матерчатый кошель, вынул оттуда три гривны
и протянул торговцу.
— Вот что... Уступи-ка мне его.
Лавочник вытаращил глаза:
— Зачем?
— Жалко... Глядишь, со временем одумается, человеком станет.
— Этот? Да никогда!
— Как знать. Ну что, по рукам?
Гривны брякнули в широкой ладони Косты, но лавочник отвернулся, буркнул
через плечо:
— Забирай даром.
Коста степенно кивнул, бросил две гривны обратно в кошель, а третью,
оставшуюся, вложил в руку бродяги.
— Держи! И пораскинь умом, если он у тебя есть.
Нагнулся, поднял нож.
— А эту игрушку я заберу. Тебе она ни к чему.
Бродяга молча сидел на мостовой. |