облака, определяет их высоту и густоту. Затем Головину
сообщают:
„Рудольф закрыло очень низкой облачностью. Входите смело под облака и
идите бреющим полетом, оставляя остров Рудольфа слева. Принимаем вас
около зимовки. На посадку заходите через бухту Теплиц. Посадочные знаки
выложены: в начале два костра, в конце — один. Шевелев".
Ждать осталось меньше двух часов. Пожалуй, это самые беспокойные
часы. Хватит ли бензина? Правильно ли ведет штурман? Ведь малейшее
отклонение от курса может увести пилота далеко в сторону, в открытое
море. И если придется искать остров, бензина может нехватить. Найдет ли
он в этом случае место для посадки?
Эти вопросы обсуждаются не только в радиорубке, но и в кают-компании,
и на кухне, и на улице, где уже прогуливаются самые нетерпеливые.
— Он близко, близко!—кричит Богданов. — Слышу, что он очень близко.
Все выскакивают из радиорубки.
На горизонте появляется черная точка. Затем она превращается в
черточку. Вот она уже совсем близко. Это наш разведчик, возвращающийся в
нашу тесную семью. Он скользит над черной скалистой грядой, над
дымящимися кострами и садится.
Металлическая птица бежит по снегу. В ней не чувствуется усталости.
Она кажется нам сейчас особенно гордой.
Люди в валенках, в меховых сапогах, в теплых шубах бегут за
самолетом. На ходу расстегиваются футляры фотоаппаратов.
Вылез Головин. Он разорвал шубу—как и когда, не помнит. Он плохо
слышит —над ушами почти 12 часов подряд ревели винты. К нему подошел
Шмидт. Он крепко обнял первого советского летчика, побывавшего над
Северным полюсом, и поздравил его с победой. Затем он поздравил и других
— бортмехаников, радиста, штурмана.
А когда вечером начальник зимовки Либин преподнес Головину роскошный
торт, приготовленный рудольфовским поваром Василием Васильевичем,
кают-компания заполнилась грохотом аплодисментов, искренних, радостных и
победных.
|